– И правильно. Между прочим, в Стэнфорде замечательное отделение документалистики. Лучшее в стране. Я говорю это не потому, что Стэнфорд недалеко от Сан-Франциско.
– Спасибо за информацию, – с улыбкой ответила я.
Пауза. Я хотела, чтобы он сказал что-нибудь еще. Что угодно. Однако, похоже, была моя очередь.
– Давай я тебе позвоню, когда устроюсь в Стэнфорде, – предложила я. – Приедешь как-нибудь в гости.
– Или, может, встретимся на полпути? Звучит символично, но я буквально предлагаю встретиться посередине, на побережье. В Кармеле есть чудесный ресторан у океана. В бывшем лодочном домике. Крохотное такое местечко. Шесть столиков. Шеф-поваром там мой знакомый. Он обалденно готовит. Конечно, не так, как я… Но, пожалуй, я и себе там что-нибудь закажу.
– Тогда я «за».
Побережье Калифорнии – удивительное место. Я была там в детстве. Мне захотелось побывать там снова: выехать к океану, найти тот самый ресторан. Может, это будет именно то место, куда тянет вернуться.
– Хорошо, договорились, я позвоню. Ты же есть у меня в телефоне.
– Я же есть у тебя в телефоне.
Мне вновь стало не по себе. Если бы все шло как надо, разве я стала бы смущаться? Разве не должно быть ощущения спокойствия, легкости? В общем, я не знала, к чему это приведет. Уж больно неопределенное выдалось начало. Дома придется перед всеми отчитываться, потом еще будет много времени на сомнения. Время звонить Бэррингеру придет очень не скоро.
Перед тем, как уйти, я посмотрела на него долгим взглядом, желая убедиться, что я действительно хочу снова с ним встретиться.
Бэррингер осторожно убрал прядь с моего лица.
– У тебя такое хорошее лицо, – произнес он.
Я с улыбкой отвела взгляд. Мне хотелось сказать ему то же самое.
Наверное, начало было все-таки хорошее.
Когда я готовила тост в честь новобрачных, я наткнулась на любопытную информацию о происхождении слова «тост». Оказывается, раньше вино нужно было очищать от осадков, декантировать. Во Франции для этого кидали в кубок подгорелую хлебную корочку, она впитывала в себя все осадки, и вино считалось toasté, «тостированным», то есть очищенным, пригодным к употреблению: хлеб забирал все лишнее, после чего можно было спокойно наслаждаться вкусом вина. Теперь, правда, toasté говорят про тех, кто сильно набрался, но это уже другая традиция.
По дороге домой я думала о том, что сказала бы брату на свадьбе, если она когда-нибудь еще состоится. Я ехала по ночному пригороду, по улицам, знакомым с детства, а в памяти мелькали события последних дней: несостоявшаяся свадьба, салют, мальчишник, поездка в Род-Айленд, отключение электроэнергии, салфетки с бантиком Тиффани, ананасный торт, сломанный поворотник – своего рода компас, – утраченная любовь, непрожитая жизнь… И я впервые поняла, что сказала бы брату в день свадьбы.
Я приехала не домой, а на то место, с которого начались все беды этого уик-энда. К муниципальному бассейну. На парковке при свете трех фонарей одиноко стояла машина Джоша. Она не была заперта. Я достала его аптечку и похромала вслед за братом к дыре в заборе (она и ныне там), а потом вверх по склону. Тишина, пустынно. Джоша было видно издалека: я знала, где искать.
Он лежал на нашем обычном месте. Рядом валялись пиджак, ключи от машины и большой синий фонарь. Я стояла молча, думая, что Джош не захочет разговаривать, но на удивление он заговорил первым:
– Разве можно вот так разгуливать ночью по территории бассейна? Не боишься?
– А что такого? Мы же в Скарсдейле.
– Да, хорошо снова быть дома.
Джош сел и заметил аптечку у меня в руках.
– Что случилось?
– Спасай, у меня страшная рана, – полушутливо заявила я, уселась рядом на траву, отодвинув его вещи, и выставила вперед пораненную ногу.
– На что именно ты наступила?
– На разбитую бутылку. Думаю, осколок раскололся внутри еще раз, а потом еще раз. Там тысяча мелких осколков.
Джош посветил фонарем и легонько коснулся раны.
– С виду ничего страшного.
– Но и ничего хорошего, – парировала я.
Когда брат поступил на медицинский, я ездила к нему в гости. В его учебниках я вычитала следующую фразу: «В человеческом теле вполне могут ужиться различные инородные объекты при условии, что они нужны телу». Или я что-то не так поняла? Или истинный смысл со временем забылся? Интересно, каким образом тело решает, что ему нужно, а что можно бы уже и отпустить?
Джош достал пинцет и марлю и начал обрабатывать рану.
– Кстати, если хочешь знать, зачем я сюда вернулся, причина такая: я хотел побыть в тишине.
Почувствовав прикосновение холодного металла, я отдернула ногу.
– Ты хочешь сказать, что мне лучше уйти, как только ты разберешься с ногой?
– Я хочу сказать: тихо, не верещи.
Я снова протянула ему больную ногу. При свете фонаря Джош казался одновременно и моложе, и старше. Он выглядел очень строгим и сосредоточенным.
– А можно спросить, что ты теперь намерен делать, или время неподходящее?
Он молча изучал рану с пинцетом наготове и только потом произнес:
– Я знаю, я негодяй.
– Нет, ты не негодяй. Плохиши не переживают по поводу того, что они сделали.
– А хорошие мальчики не доводят ситуацию до такого предела. – Джош усмехнулся и пожал плечами. – Думаю, я просто не очень надежный человек.
– Еще не поздно исправиться, – ответила я с улыбкой: я действительно верила, что он хороший и что у него все еще сложится.
– Знаешь, что было самое странное? Раньше я думал, что в день свадьбы вспомнится все хорошее, и жениться, зная, как сильно я ее люблю, будет легче.
– А вышло наоборот?
– Смотря в каком смысле. Я вспомнил все хорошее и почувствовал, что люблю ее как никогда. Но этого оказалось недостаточно.
Я согнула ногу, чтобы ему было удобней смотреть.
– Сейчас будет немножко больно, – предупредил Джош. – Пощиплет и пройдет.
Я напряглась: Джош рассказывал, что говорит так своим маленьким пациентам, как раз когда будет очень больно. Я собиралась напомнить ему об этом, однако не хотела отвлекать: мне нравилось его сосредоточенное лицо. Даже когда он «ущипнул». Вспомнилось, каким он был рядом с Элизабет.
– Когда ты поедешь в Род-Айленд? – спросила я.
Джош помолчал, но было видно, что он уже все решил.
– Завтра утром.
Наступила тишина. Мне хотелось спросить его мнение, примет ли она его и заслуживает ли он еще один шанс. Хотя важнее было другое: Джош, наконец, определился, где хочет быть, и начал что-то делать. Его смелость вызывала у меня только уважение.
