К концу этой отповеди Маша закинула голову, чтобы слезы ручьями не полились из глаз. Ей казалось, что у нее температура поднялась до критического уровня, до того ей стало жарко. До того виски ей сдавило.
— Не смей раскисать! — вдруг рявкнул Серж. — А ну, живо нюни подбери. Здесь тебе не богадельня!
Маша вздрогнула. Слезы от испуга вмиг высохли.
— Еще раз, — приказал Серж.
Игнат опять включил минусовку.
Пытка продолжалась и продолжалась. Маша изо всех сил старалась выполнить все требования продюсера. Но тот все ворчал: мол, гиблый номер. Наконец не выдержал вокалист. Он подошел, положил ему руку на плечо:
— Она же голос сорвет.
Бобров зажмурился на мгновение. Маша сжалась, ожидая громкой ругани. Но неожиданно все обошлось. Серж вздохнул и, посмотрев на нее с сожалением, произнес:
— Не бомба. Черт!
Потом вынул из кармана несколько дисков, протянул Игнату:
— Это семь песен. Нужно же когда-нибудь начинать.
Не тяните с этим. Времени нет. Со следующей недели пробуем писать в студии, — потом сурово глянул на совсем скисшего Вовика:
— Нагаскай своих пока на мелодии.
И чтоб не топали, как слоны. Сегодня без них выступаем.
— Сегодня? — прошептала в отчаянии Маша, словно это известие было для нее неожиданным.
— В «Кристалле». В десять будешь в гримерке. Никите я позвоню, — бросил он и, не оглянувшись, быстро вышел.
Маша почувствовала, что силы ее покинули. Он разочаровался в ней. Он даже не хочет ее видеть. Она ему наскучила, она ему надоела, он наигрался. Все. Она не бомба.
Она больше не в состоянии зажечь тот самый странный блеск в его глазах. Он не смог слепить из глины Галатею и хочет смять свое творение, превратив его снова в кусок глины. И она, эта бессловесная, никому не нужная глина. не может ему помешать. Маша сжала рукой стойку микрофона, с отчаянием посмотрела на Игната:
— Заводи!
— Маш, ты же не взлетать собралась, — тот дернулся всем телом.
— Заводи! — крикнула она.
Вокалист пожал плечами, нажал на кнопку.
Она пела, едва сдерживая слезы. Перед глазами плыли огромные зеркала зала, унося и размывая в далеком туманном пространстве ее собственное хрупкое отражение.
Маленькая фигурка изнывала от отчаяния, угасала от несправедливости. Он топчет ее ногами. Он мешает ее с грязью. Почему? Ведь это ее первая песня. Первая! И сегодня ей выступать. Она радоваться должна, а ей хочется удавиться.
«Прямо сейчас, как только допою, пойду в уборную и повешусь, к чертовой матери!»
Музыка стихла. Только сейчас она почувствовала боль в ладони. Посмотрела на руку, удивилась: красные полоски от ногтей.
— Это было… — Игнат сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и вымолвил, словно удивившись собственным словам:
— Чудесно!
Маша неожиданно для себя всхлипнула. Слеза все-таки скатилась по щеке и капнула с подбородка.
— Ну, ну… — Вовик подлетел к ней, обнял за плечи и оторвал от микрофонной стойки. — У него просто плохое настроение. Ты и при нем пела сносно. А для первой песни так просто превосходно. Он хмурый, потому что с похмелья. Фигня, и не бери в голову. Если бы ему и в самом деле очень не понравилось, он бы тут же всех и разогнал.
А так смотри, вон на стуле твой репертуар лежит. Ну, хватит, хватит…
Он гладил ее по голове. От чужого участия у Маши в груди что-то взорвалось. Плечи ее заходили ходуном. Она пыталась сдержать рыдания, но они все равно прорывались наружу. По телу забегали мурашки.
Игнат громко хлопнул в ладоши:
— Перерыв десять минут. Мария, ступай в туалет и умойся. Иначе мы никогда не продолжим. Ну, что стоишь, живо!
Маша послушалась. Эти люди лучше знают, что ей теперь делать. Она только что излила свою душу. Она умерла вместе с финальной нотой и теперь внутри ощущала только пустоту. Не хотелось думать, доказывать и уж тем более сопротивляться. Хотелось лечь на диван, забраться под плед и закрыть глаза. Но дивана и пледа поблизости не было. Да никто ей и не позволит валяться на диване за несколько часов до выступления. Нужно собраться и продолжить репетицию. Нужно прослушать новые песни.
Нужно…
Она медленно развернулась и побрела вон из репетиционного зала.
В конце коридора ее нагнала девушка из кордебалета.
— А я тебя знаю, — она улыбнулась Маше. — Я вместе с Асей танцевала.
— Да? — безжизненно отозвалась Маша— А почему ушла? Там же хорошо платили.
— — Не всем, — девушка хмыкнула. — Кто в постоянном составе, тем — да. Аська была в расширенной группе из двенадцати человек. А я только в двадцатке: сольники, сборники в России. А в остальное время, как понимаешь, без меня обходились. Получаем же по факту. Выступил — схватил денежку, нет — гуляй. Надоело. Особенно приперло в тот день, когда Аську… Ой. — Она вдруг испугалась:
— А ты, может, не знаешь?
— Знаю, — успокоила ее Маша и, наклонившись над раковиной, поплескала в лицо холодной воды. Ее все еще трясло.
— Меня Женя зовут.
Маша не ответила. Но девушку было не так-то просто остановить. Похоже, она любила поболтать. А может быть, по доброте душевной решила ее отвлечь от горестных размышлений. Как бы то ни было. Маша не стала ее прерывать. Пускай себе говорит.
— Нас в тот день всех обломали. И Асю тоже. Представляешь, приперлись в полном составе — двадцать человек — на студию, а нам даже пропуска в «Останкино» не заказали. Это все директор — дебил. Думал, в концертной студии будет съемка, а оказалось, в маленькой, на ток-шоу. Вышел к нам на улицу, развел руками. Провел только основную группу. А вы, мол, гуляйте. Аська тоже надулась тогда. «Уйду», — сказала. Она такого отношения вообще не переносила.
«У меня, — сказала, — теперь такой крутой мужик, обещал второй Волочковой сделать».
— Крутой мужик? — Маша повернулась к ней:
— Это она говорила?
— Ну да! — с энтузиазмом наконец-то услышанной рассказчицы воскликнула Женя. — Крутой, говорит, круче некуда. Она познакомилась с ним в английском посольстве, представляешь?! И как ее туда занесло? Я вот в Москве родилась, а ни в одном посольстве еще на приеме не бывала. Господи, хоть бы в посольство Нигерии кто ангажировал. Хрена! А Аська так жила, словно модные вечеринки — это ее второй дом. Каждый вечер куда-нибудь выбиралась.
— А что за мужик, она рассказывала?
— Еще бы! Ей ведь обычно не слишком-то верили. Ну, поймали пару раз на вранье, потом, знаешь как, правда — не правда, а все равно… Но тут почему-то очень она настаивала, чтобы поверили. Даже фамилию его назвала.
