Тогда Сашка пожала плечами, лаконично ответив:
— Не хочется.
— Да ты совсем сникла, деточка, — Валя вздохнула. — Вышла бы хоть на улицу. Совсем бледная.
— Мне так и не позвонили? — надежды у нее не было. Одна тоска.
— Да что же это такое, — всплеснула руками домоправительница, — кого же ты так ждешь?
— Валя, — вкрадчиво обратилась к ней Сашка, — это мое любимое место.
Она кивнула на музыкантов, призывая ее к тишине. Та, поняв, что ее присутствие излишне, молча отошла.
«Ну почему мне даже пострадать спокойно не дадут!» — она в который раз усилием воли сдержала слезы.
«А может быть, я ошиблась в Павле? Может, я зря мучаюсь? А он где-нибудь замечательно развлекается. Подумаешь, пообещал позвонить малознакомой девчонке. Разве это серьезно для такого красивого парня? Да он, наверное, в тот же вечер еще какую-нибудь дурочку встретил, покатал ее на катере и тоже пообещал позвонить. Ведь могла же сразу догадаться, что все это несерьезно. Надо же, на улице познакомилась, и сразу большая любовь. Романтически настроенная идиотка!»
— Сашенька, — Валя снова тронула ее за руку, — тебя к телефону.
— Что? — не поняла та.
— Тебя к телефону, детка. Приятный мужской голос.
Она дернулась, гостиная вдруг поплыла перед глазами.
— Ты слышишь? Подойди в своей комнате, ладно?
— Конечно, — порывисто вскочив, она качнулась назад, едва снова не упав на скамью.
Валя ее поддержала под руку:
— Ну иди же. Иди.
«Не может быть! — мелькнуло в Сашкиной голове. — Это на него совсем не похоже!»
Она понеслась вон из гостиной, быстро миновала холл и полетела вверх по ступенькам.
* * *
— Не знаю, что с кредитами. Мы вряд ли что-нибудь путное узнаем, пока наши туда не поедут с миссией, — рассеянно ответил Аркадий Петрович. Ему совсем не хотелось говорить о делах.
Весь этот день, да и предыдущий тоже, он никак не мог понять, что с Сашкой. Она выглядела весьма неважно. Почему-то стих уже привычный шум у бассейна, где с самого начала лета резвились ее друзья. Но последние два дня бассейн был пуст. А сегодня Валя доложила, что Саша вообще весь день из своей комнаты нос не казала. И вечером вышла к гостям такой, что краше в гроб кладут, — бледная, круги под глазами, наверное, от слез, какая-то изможденная. Он хотел поговорить с ней, но вчера как-то не случилось: приехал он слишком поздно, а сегодня с утра снова пришлось решать деловые вопросы. И ни минутки ему не дали, чтобы зайти к Сашке в комнату. Он было успокоился, когда Виола с Викторией занялись ее вечерним туалетом, да, похоже, напрасно — наряд Сашку не порадовал, а навел на нее еще большую тоску. Подспудно Аркадий Петрович понимал, что начались эти странные перемены с дочкой позавчера, когда она была в Москве с Викторией. Но что там произошло, ему так и не удалось выяснить. Ни Рябой, ни сестра так к нему в кабинет и не заглянули, а ловить их по дому у него просто не было времени.
Он и не рад уже был, что затеял этот дурацкий прием, которому домашние отдали все силы, и ни у кого не нашлось времени поговорить по душам с Сашкой. Виола с Борисом крутились как белки в колесе, Виктория тоже. Еще бы: устроить такой праздник за трое суток — все организовать, все проконтролировать. Нормальные люди готовятся к подобным торжествам загодя, но только не Мамоновы. У них в доме все уже давно с ног на голову поставлено — словом, сумасшедший дом, а не милый сердцу тыл. Как окажешься в этом муравейнике, так все тело зудит от нервной чесотки.
«Нужно что-то тут менять, — наконец решил Аркадий Петрович. — Нет. Не что-то, а все менять. И начать нужно с меня самого. Уберу к чертям кабинет из дома. Дома нужно заниматься семьей, а не делами. Дела в конце концов до утра подождать могут…»
Тут он покосился на Марка Коновалова — отца Сереги и своего нынешнего собеседника. Вернее, тот думал, что он все еще собеседник, вещал о чем-то пламенно, похоже, о том, что не развивать отечественное самолетостроение для России гораздо выгоднее, чем развивать. А может быть, он говорил о танках или еще о какой-то технике. Оборонка была его любимой темой. Он ничего не понимал в отличиях современных, только что разработанных в каком-то там НИИ снарядах от уже используемых, но точно знал, что производство этих снарядов, поставленное на поток, принесет огромный ущерб. Может быть, когда-нибудь это все и окупится, но его любимой поговоркой была: «Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Обычно его рассуждения на тему вооружения или скорее разоружения армии были слишком витиеваты и уж точно не могли являться темой для светской беседы на приеме. Но Марк настолько увлекся своими идеями, что уже часа два без малого растолковывал сам себе, как, что и где устроить, думая, что убеждает Аркадия Петровича. Тот же лишь присутствовал. Мысли его блуждали далеко от этих проблем.
— Марк, тебе когда-нибудь приходилось слышать голоса?
Собеседник настолько опешил, что замер на полуслове. В глазах Аркадия Петровича вдруг мелькнул интерес, который отсутствовал на протяжении всего времени, пока тот рассказывал ему о столь занимательных делах. И вот, пожалуйста, как хочешь, так и понимай!
— Голоса? — наконец выдавил из себя Коновалов.
— Именно, — кивнул хозяин дома.
Сомнений не было. Марк пошел красными пятнами. И от волнения, и от злости. С трудом взяв себя в руки, решил уточнить:
— Какие голоса?
— Потусторонние, — вполне серьезно и ничуть не смутившись пояснил Мамонов.
«Ну и дела, — изумился про себя Коновалов. — Сейчас не время для помешательства».
— Значит, потусторонние… — Он пожевал губами, покачиваясь взад-вперед с таким важным видом, словно его попросили оценить рентабельность сделки, потом вздохнул и признался: — Нет. Потусторонних голосов я не слышал. Если не считать вечное щебетание моей жены, которая ни на секунду рта не закрывает. Иногда мне кажется, что ее голос навсегда поселился в моей голове. И щебечет там, и щебечет…
Марк кисло скривился.
— Хочешь поговорить о голосах? — как ответ на вопрос раздалось в ушах Аркадия Петровича.
Он ждал этого. Теперь он все время этого ждал. И тем не менее вздрогнул, как в первый раз.
Коновалов, глядя на друга, ставшего в секунду белее первого снега, схватил его за плечо:
— Аркадий! Эй! Аркадий!
Голос его уносился далеко, в бездну:
— Эй! Кто-нибудь! Да помогите же, мать вашу!
Мамонов его уже не слышал, остатками зрения он видел наползающий серый туман на перекошенное от возбуждения красное лицо Марка.
— Я пришел… — прошелестело где-то совсем рядом.
— Пришел? — растерянно повторил Аркадий Петрович и оглянулся, но ничего, кроме клубящегося тумана, не увидел. Где-то в глубине этой мягкой мути носились черные тени. — Включите свет! — заорал он так громко, что затряслись стены. С потолка посыпалась труха, падая на паркетный пол мягкими хлопьями. — Кто ты?
