Обняв меня, Илья тихо, но твердо проговорил:
— Ты же говорила, что не знаешь латыни. Откуда тебе известна эта фраза?
Я хлопнула глазами и честно призналась:
— Понятия не имею.
— Да? — как-то совсем недобро ухмыльнулся он. Зрачки его сузились.
— Точно. — Не понимаю, отчего у меня зачесалось под коленками? Весьма неприятное ощущение, надо сказать. — Впервые слышу, что это выражение из латыни.
— Уж точно из латыни.
— А что оно означает? — голос мой неожиданно осип. — Господи! Илья!
Он встряхнул меня, потому что в этот момент я начала медленно сползать на пол.
— Опять?! Ты опять падаешь?
— Н-наверное, н-не знаю.
— Ничего себе романтическое путешествие!
— Сам напросился, — из последних сил проворчала я.
— Что с тобой произошло? — он сжал мое плечо. Я поняла, что отпираться бесполезно.
— Понимаешь… Кажется, я начинаю вспоминать какие-то детали той ночи.
— Вспоминать?
— Да. Вот в лифте как наяву увидела физиономию того… ну Боккаччо, в общем. А сейчас это: summa summarum. Я вспомнила, что Боккаччо сидел со мной вот так же, как ты сейчас. Но не помню где. И он прошептал очень испуганно: «Summa summarum». Как ты думаешь, я схожу с ума?
Вместо сочувствия, он деловито спросил:
— Это все, что ты вспомнила?
— Слава богу, да!
— Хм… Как сказать…
— Хочешь иметь романтическое приключение с чокнутой подружкой? — ощерилась я.
— Дурочка, — он вдруг мягко мне улыбнулся. — Если бы тебе удалось вспомнить побольше, может быть, мы смогли бы избежать многих опасностей.
— С чего такие выводы? Мало ли людей на земле время от времени щеголяют популярными латинскими выражениями. Боккаччо был франтом, к гадалке не ходи. Почему бы и ему не щегольнуть этим summa summarum, чтобы выглядеть приличным человеком.
— Странная логика.
— Omne ignotum pro magnifico est…
[3]
— Святые угодники! — он снова схватил меня за руку. — Похоже на чревовещательство!
На сей раз он переполошился не на шутку. А мне каково? С вами такое происходило когда-нибудь? Ну, я имею в виду, когда вы открываете антресоль, а на вас вместо старого чемодана вываливается какая-нибудь незнакомая дрянь? А если речь идет не об антресоли, а о собственной памяти? То-то! Меня лично чуть не стошнило прямо на дорогущий ковер у дивана. Перед глазами моими плавал образ покойного Боккаччо, а собственные губы мололи какую-то ересь, доселе мне незнакомую.
— И это тоже говорил твой усопший приятель?
Я сглотнула ком в горле и кивнула.
— Да он у тебя был знатоком латинского! Скажи, а при каких обстоятельствах он тарабанил эту чушь?
Я пожала плечами, искренне надеясь, что не слышала это от него в постели.
— Тяжелый случай.
— Наверное, это от переутомления.
— Надо было пораньше тебя переутомить. Напрягись, что он еще говорил?
Наверное, я выпучила глаза, пытаясь вспомнить изо всех сил. Однако ничего не вышло. Только в ушах зазвенело. Я обессилела и откинулась на спинку дивана.
— Неужели ты ничего не можешь вспомнить, кроме латинских фраз? — разочарованно протянул он.
— Не-а.
— Никаких картинок или лиц?
— Только его физиономию.
— Удивительно! А перевод ты знаешь? Ты ведь сказала его в контексте…
— Контексте чего?
— Ну… — он поперхнулся. — Просто в контексте.
— Да брось! — скривилась я. — Нечего прикидываться веником. Я же не дура. Ты прекрасно знаешь смысл этой фразы. И первой тоже. Иначе ты не кричал бы, как малая ушастая сова.
— Я так кричал?
— Будь уверен, — я вздохнула и посмотрела на него с показательным укором. — Послушай, я тонкая, возбудимая натура. Мне сейчас как нечего делать закатить истерику. Так что ты меня не провоцируй.
— Ладно, — на удивление быстро сознался он. — Что странного в том, что взрослый мужик знает пару латинских фраз?
— Разумеется. В Москве куда ни плюнь — везде знатоки латыни. В Древнем Риме — и то столько не водилось.
— Не преувеличивай. Это из «Агриколы» Тацита: «Все неизведанное представляется величественным».
— Наверное, все-таки не в постели…
— В каком смысле?
— Это я так, о своем. Так ты Тацита на ночь читаешь?
— В детстве интересовался.
— Тяжелое у тебя было детство.
— Наверное, тебе стоит лечь спать, — он встал, — пойду гляну, что там, в соседней комнате.
Я закрыла глаза и изрекла:
— …Ангелы разделились… Одни захватили власть, другие не желают признать себя побежденными. Куда катится этот мир, если в святилище его началась война…
Я услыхала характерный звук рухнувшего на ковер тела. Конечно, я вздрогнула и, открыв глаза, узрела Илью на полу посреди комнаты. Вам приходилось видеть глубоководного краба? Ну, такое мерзкое существо с глазами на ножках. Так вот, глаза моего кавалера сейчас точь-в-точь напоминали перископы самого глубоководного краба. И этими глазами он пялился на меня.
— Что ты сейчас сказала? — прошелестел он.
— Я что-то сказала?
— Ты пролепетала по-итальянски про войну ангелов.
— Хм-м… Обычное дело, учитывая обстоятельства. Понимаешь, мой итальянский попал на родную почву и пустил корни, — попыталась я оправдаться, хотя сама прекрасно понимала, что все мои оправдания — чушь собачья.
— Не думаю, чтобы в Италии каждый второй задумывался о войне ангелов. Если бы ты вдруг принялась рассуждать, победит ли «Лацио» в матче с «Рома», я бы не удивился. Но ангелы — это уж извини!
— Согласна, — я вздохнула. — Хотя, с другой стороны, моя мать постоянно талдычит о несчастных женах Генриха VIII. Может, это у меня наследственное?
— Господи! Амалия! — он подскочил и, схватившись за голову, стремительно пошел в другую комнату. — Дело принимает скверный оборот. Ты ведешь себя, как недоделанный зомби. И я понятия не имею, к лучшему это или нет!
— Ну, от тебя никто и не требует понимания. Я сама ничего не понимаю… — попыталась успокоить его я.
— Думаю, что лучше всего тебе лечь спать.
— Еще чего! — тут я резко встала с дивана и ринулась к чемодану. — В десять у меня обед с владельцем компании. Уж лучше покончить с делами и поскорее отправиться в Рим. А то, не ровен час, я вспомню нечто такое, за что меня саму угрохают, как Боккаччо.
