— Погоди, не кипятись, как чайник, Чинарик, — сиплым, простуженным голосом проговорил второй, — мало тебе, что ли, недавно по бестолковке настучали за ту белую мохнатую собачонку? Соскучился, хочешь еще получить? Ясное дело, что надо немного выждать, за псом понаблюдать. А вдруг хозяин у него в этой самой забегаловке лопает и как раз сейчас и выйдет оттуда? Нарвешься тогда на большие неприятности. Видишь, какая ухоженная собака.
— Да ладно, не гунди. Нет никакого хозяина у нее. Я тебе точно говорю! Давай отведем, и делу конец. Трубы, Семеныч, горят. Сейчас по паре пузырей пивка пропустить было бы самое то. Не пропадать же добру, а то какой-нибудь другой шустряк вместо нас с тобой к рукам барбоса приберет.
— Ну что ты за человек, Чинарик! Жадность в тебе, как зараза в больном теле, сидит. Нет в тебе ни культуры, ни воспитания. Как будто ничего человеческого у тебя не осталось. Это же собака, мирная животина, друг человека, а ты их к этому гаду все таскаешь. Ты же не знаешь, что он там с ними вытворяет. У него одна рожа противная чего только стоит. И глазки у него злые-презлые и холодные, как у самого отъявленного злодея. Я нутром чую, что он самый натуральный живодер. У меня при нем даже в животе сразу все ныть начинает… — вздохнул он, поморщив небритое лицо. — Не нравится мне все это. Ох, не нравится! Ты как хочешь, но я чувствую, что добром это все не закончится… Вот увидишь, Чинарик, вляпаешься с ним в такую халву!
— Да ладно, Семеныч. Хватит скрипеть! Чего ты опять со своими проповедями навязался, как в церкви архиерей. Ты это брось. Это ты раньше в школе учителем был и разную историю наивной мелюзге растолковывал, а сейчас ты такой же бомж, как и я. И на хрена мне твои проповеди сдались. Я тебе дело говорю, а ты опять со своим нытьем, как камень на шею вешаешь. Не хочешь, не надо. Какое дело мне до этих тварей четвероногих, мы и так с тобой, как в войну какую живем. Ни дома, ни семьи, никого, ничего не осталось, сами как бездомные собаки. — И он грязно и зло выругался при этом. — А кто меня пожалел, когда меня напоили — опоили и вытряхнули на улицу эти поганые хмыри из дома ни за что, ни про что? Скажи? Кто за меня тогда заступился? А? А у тебя история как будто получше? Ну где, скажи, была та самая заботливая власть, которая должна была нас с тобой от всяких злодеев защищать? Чего рожу-то воротишь? А? Мы с тобой люди, и никому оказались не нужны, а ты хочешь, чтоб я сам сдох, а этих четвероногих больше бы, чем себя пожалел… — И он снова сердито заругался.
Они еще некоторое время о чем-то друг с другом препирались и все время наблюдали за лежащим под деревом псом. Наконец, когда поблизости никого не оказалось, более молодой бомж встал с лавочки и направился прямиком к лежащей под деревом собаке.
При приближении парня пес настороженно поднял голову и внимательно на него посмотрел.
— Ша-арик, Ша-арик, — фальшивым голосом начал приговаривать парень, зыркая глазами по сторонам. — Хорошая собачка, умная собачка… А может, ты совсем и не Шарик, а Тузик… или Бобик, или вообще какой-нибудь там Дружок? А? Так мне нетрудно, я тебя и Дружком назову. Дружок, Дружок, — позвал парень собаку, но пес на кличку не среагировал.
Парень вытащил из сумки недоеденный бутерброд с колбасой, понюхал его, аппетитно облизнулся и, кинув его собаке под нос, начал медленно к ней приближаться, постоянно приговаривая:
— Хороший пес, голодный пес… На вот, пожуй хлебушка с колбасой. Такая вкуснятина-а, черт бы меня побрал! — И парень опять пару раз аппетитно облизнулся. — Федя нежадный, Федя поделится с тобой и последним…
Пес посмотрел равнодушно на обгрызенный бутерброд и снова положил на лапы кудрявую голову, спокойно поглядывая на бомжа.
— Молодец, Шарик! Молодец, Дружок! Не куса-ается… умница. Хорошая собака, добрая собака, — приближаясь, приговаривал бомж. — Не надо Федю кусать, Федя Подклетов хороший, он тебя щас быстренько и к хозяину пристроит. А без хозяина-то, ох, как плохо, Шарик, без хозяина совсем пропащее дело, Дружок. — И с этими словами он ловко накинул собаке на шею петлю, сделанную из обрывка бельевой веревки, и с довольной физиономией потащил за собой. — Ну вот и порядок. Ну вот и пивко почти что у Феди в кармане. А Семеныч дурак. Полный дурак! Хрен ему на постном масле, а не пиво теперь. Он еще об этом пожалеет. Сто раз пожалеет. Он еще ко мне на брюхе потом приползет… Просить будет…
Парень повернулся в сторону сидящего на лавочке напарника и, помахав грязной рукой, довольный, крикнул ему на ходу:
— Ну вот и все, а ты боялась. Покедова, Семеныч, извини, но на банкет пригласить не могу. Трусам пригласительные билеты не выдают. А мы вот немного расслабимся, погудим в удовольствие.
Парень, довольный своей иронией и тем, что у него все так легко получается, быстро зашагал в близлежащий переулок к небольшому заброшенному парку, где еще лет двадцать назад по вечерам играла веселая музыка, а на танцплощадке было не протолкнуться. Собака послушно семенила за ним. С каждым новым шагом его все больше и больше распирала веселость, и он, усмехаясь, распалял сам себя:
— Ну и Семеныч, струхнул историк… Видали, полные штаны наложил, плешивый сапог! И чего испугался, дурак, какой-то хилой кудрявой собачонки. А че ее бояться-то? И че она, зараза, сделать может мне, Федору Подклетову? — И он дернул со злостью за веревку. — Иди, иди. У Федора Подклетова и не такие хлюпики еще по струнке ходили. А то вот влеплю с размаху пинка промеж ног, и, как миленькая, вперед сама полетишь. — И он зло и грязно заругался.
Но перед самыми воротами в заброшенный парк пес, как будто почуяв неладное, вдруг заупрямился и начал упираться изо всех сил. И тут Федор Подклетов уж и вовсе рассвирепел.
— Ах, ты тварь поганая! Ты чего кобенишься?! Хочешь мне праздник сегодня сорвать?! Да я с тебя лучше шкуру спущу, но этому не бывать ни за что! — Он дернул, что есть силы, за веревку, и они оба очутились на территории парка, где больше не было видно ни единой живой души.
В это самое время собака снова заупрямилась и нипочем не желала продвигаться вперед. Веревка натянулась, но не поддалась ни на один сантиметр. Словно за что-то зацепилась.
— Ах, ты так! — в бешенстве заорал Подклетов. — Ну, я тебе сейчас покажу! Я тебя сейчас проучу, тварь ты неблагодарная!
Он нагнулся к земле, где валялся погнутый металлический прут, судорожно схватил его в руку и резко повернулся к собаке, чтоб ударить ее, но… вместо маленького пуделя рядом увидел гривастую морду огромного льва!!!
Гнев мгновенно сменился диким ужасом на его лице. Волосы встали дыбом, рот приоткрылся, обнажив гнилые почерневшие зубы, а глаза буквально повылезали из орбит. Он на какое-то мгновение замер каждой клеткой своего организма, а потом, очевидно, непроизвольно, но сильно дернул за кончик поводка, оказавшегося на шее у царя зверей. Это движение крайне не понравилось льву, потому как он недовольно тряхнул своей громадной головой и, дико и холодно сверкнув голодными глазами, низко и страшно зарычал. При этом парень отчетливо разглядел в пасти у зверя здоровенный шершавый язык, просто кошмарные желтые клыки и даже ощутил его смертоносное дыхание. У Подклетова просто все оборвалось внутри, а в мозгу тут же кто-то отчаянно и трагически закричал: «Мама родная! Ведь это же смерть моя! Ужасная, страшная смерть! Неужели я для этого только и родился?! Но я не хочу быть съеденным этой кошкой! Не хочу!!!»
