Василий Семенович зло выругался про себя на бывшего своего попутчика и тут же услышал, как незнакомый приятный баритон с каким-то нерусским акцентом совсем рядом от него произнес:
— Совершенно с вами согласен, Василий Семенович. Туда ему и дорога.
Бережковский от неожиданности вздрогнул и, повернув голову, увидел рядом на лавочке какого-то хорошо одетого незнакомца с пушкинскими бакенбардами, который смотрел куда-то напротив. Внутри у него тут же тревожно защемило. Он даже сначала совершенно не поверил своим немытым ушам, чтобы его, бомжа, и кто-то назвал уважительно по имени и отчеству. Он проследил глазами, куда смотрел незнакомец, и к своему величайшему удивлению и радости увидел вчерашнего пуделя, который, лежа под большим деревом на зеленом газоне, посматривал в их сторону. Бережковский от радости даже вскочил и, не обращая больше внимания на незнакомца, бросился со всех ног к собаке. Он гладил и обнимал пуделя и все время приговаривал:
— Жив, жив, умница, жив, хорошая собачка, жив, дружище! Ну, молодец, ну, молодчина, так ему и надо, паразиту немытому. — И множество других хороших слов в адрес пуделя и плохих в адрес Чинарика выпалил он эмоционально. И слезы радости заструились у него по не очень старому, но довольно небритому лицу.
Вернувшись, наконец-то, на лавочку, Бережковский в порыве нахлынувших чувств бросил сидевшему на ней гражданину:
— Такой хороший пес, ну просто умница. Понимаете, а один… нехороший человек вчера хотел… причинить ему большое зло. Но вот, понимаете, вроде бы этого и не получилось. Не знаю, чья уж это собака, но вижу, что второй день здесь под деревом кого-то дожидается. Должен вам признаться, что люблю я собак. Уж очень верные и умные твари. Уж какой бы ты ни был: бедный ли, богатый ли, умный ли, дурак, трезвый или пьяный… понимаете, а они всегда тебе верны и рады, если ты, конечно, для них не злыдень какой-нибудь там…
— Совершенно с вами согласен, Василий Семенович, — снова заговорил незнакомец. — Но вот, как видите, и хорошие собаки вдруг оказываются бездомными, и люди, вроде бы неплохие и добрые, почему-то тоже, — проговорил он философски и вдруг пристально взглянул в лицо Бережковскому: — А вы вот, интересно, почему оказались вдруг без дома и без семьи? Ведь, насколько я осведомлен, вы были учителем в школе? И хорошим учителем. И у вас была нормальная семья: любящие жена и дочка.
Бережковский глянул трагически на соседа по лавочке, и губы у него нервно задрожали, а глаза тут же заволокло прозрачной слезой.
Он очень внимательно посмотрел на незнакомца, громко шмыгнул носом и тихо спросил:
— А откуда, извините, вам известно мое имя и отчество? Мы с вами раньше… как будто бы не встречались?..
Незнакомец, глубоко вздохнув, поморщил лицо:
— О, мадонна! Ну, если я вам всю правду сейчас расскажу, то вы мне все равно ни за что не поверите… Ну, так скажем, знаю, да и все тут. Совершенно случайно. — Он немного покашлял в кулак. — Будет гораздо лучше, Василий Семенович, если вы мне о себе все-таки порасскажете. Но учтите, — стрельнул он карими глазами, — что я не из… милиции или какой-нибудь другой там строгой организации. Да и, откровенно говоря, лучше вам об этом и не знать. Это как с наукой, которую вы так прилежно преподавали, с историей: в книжках написано одно, второе и третье, а на самом деле пятое, а еще лучше, по-моему, так шестое…
Короче говоря, Бережковский Василий Семенович, ничего не утаивая, рассказал незнакомому гражданину про то, как он, лучший учитель истории школы, уважаемый всеми в городе человек в одночасье превратился в заурядного и никем не уважаемого бомжа — в человека без определенного места жительства. В человека, если можно так выразиться, с маленькой буквы.
— Так, значит, решили сделать благое для семьи дело, — задумчиво проговорил незнакомец, — улучшить жилищные условия, а в результате остались без ничего… Понятно, понятно. Все тот же жилищный вопрос, который давно и так надолго испортил людей… Очень знакомая история, Василий Семенович, и до боли известная картина. Да, смотрите-ка, в какую пренеприятнейшую историю вы сами-то вляпались! Рассчитывали на лучшие человеческие качества, а оказалось, что здорово в них, в этих самых-то людях, и ошиблись.
Незнакомец придвинулся к Бережковскому поближе и, оглянувшись по сторонам, вполголоса заговорил:
— Как выражается мой уважаемый шеф, человек несовершенен, а по большей части так просто дико несовершенен. А свое несовершенство старается спрятать в красивых и чаще всего намеренно лживых словах. А вот такие, как вы — наивные и добрые души, принимают эти слова за чистую монету и попадаются, фигурально выражаясь, на голый крючок. А где же, спрашивается, были ваши глаза, ваш ум, жизненный опыт и ваша наблюдательность!? А, Василий Семенович? Вы же сами сказали, что запало в вас некоторое сомнение. Но вы же к нему не прислушались, не проверили, понадеялись на авось и в результате лишились и денег и квартиры. И вот наступило, как говорят, горькое похмелье. Вместо подарка лишили семью и жилплощади, и мужа, и отца. Ох, какие же недальновидные вы, люди! Просто диву даешься. В руку вам суют горькую луковицу, а говорят, что вкусная коврижка. И вы верите, морщитесь, а едите! — Незнакомец ухмыльнулся. — Прав мой шеф, тысячу раз прав! Никак вас история не научит. Ну да ладно, не будем о грустном. Не вы первый, не вы и последний. Вот держите, — и с этими словами незнакомец вынул из внутреннего кармана своего клетчатого пиджака какой-то листок белой бумаги, свернутый вчетверо, — это по вашему адресу.
— А что это? — удивился Бережковский.
— Зачем спрашивать? Вы разверните. И вам станет все сразу же ясно и понятно. Вы же читать не разучились?
Бережковский развернул лист бумаги, который оказался письмом, написанным от руки. Пробежался глазами по строчкам, руки у него от волнения тут же сильно затряслись, а глаза наполнились слезами. Он глубоко вздохнул, поднял на незнакомца искаженное сильным волнением лицо и, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать навзрыд, каким-то чужим и глухим голосом выдавил из себя:
— Так это же от моей доченьки письмо, от любимой Аленушки… Так вы что, знаете ее, что ли? — И не дождавшись ответа, тут же принялся читать вслух: — Здравствуй, мой дорогой, любимый и единственный на свете папочка Вася, Василий Семенович Бережковский! Пишет тебе твоя горячо любящая дочь Бережковская Оля или Аленка, как ты меня всегда раньше называл…
Бережковский всхлипнул, шмыгнул носом и затрясся всем телом от душивших его рыданий.
— Аленка моя… Аленушка… горячо любящая доченька… дочурка… любимица моя… А я ведь что наделал-то, паразит… какой финтиль выкинул. Вот уж дурак так дурак… Ну как же еще назвать?!
Неизвестный сильно сморщил лицо, кашлянул в кулак и проговорил:
— Вы читайте, Василий Семенович, а я, пожалуй, немного пройдусь, прогуляюсь. Не для меня это душещипательное зрелище, понимаете ли… Чувствую, что быстро ваше чтение не закончится. Я минут через пятнадцать-двадцать вернусь. Надеюсь, что к этому времени вы уже все обдумаете, все пережуете. Роберто, — позвал он собаку и тут же вместе с пуделем куда-то исчез.
