Хозяин квартиры, последовав примеру гостя, также опустошил содержимое своего сосуда, и ему показалось, что он выпил прохладную, с сильным привкусом смородины… воду!!! Он удивленно посмотрел на «Воландина».
— Гм-м… Вы знаете, Петр Петрович… странное дело… Такое впечатление, что неудобно и говорить.
— Ничего странного, уважаемый, — удовлетворенно улыбнулся тот, — это тоже продукт, совершенно не пользующийся спросом. Хотя и крепостью в сорок шесть градусов… Да-да, не удивляйтесь, что не в сорок пять. Сами, наверное, догадаетесь, что цифра шесть по традиции мне больше по душе, особенно во множественном числе… — и он громко и откровенно рассмеялся. — Должен вам к тому же заявить, что мало еще хорошего вы видели в своей жизни. Некоторые вещи вам даже не с чем пока что сравнить, как и этот самый продукт. Это, я вам скажу, далеко не то, что производят и продают у вас… пока, в ближайшем обозримом будущем… Этот напиток совершенно не похож на то, к чему привыкли вы, а потому и не обжигает внутренности, как расплавленный свинец… Специальный, как вы понимаете, заказ. Высочайшее качество винного спирта! О каких-либо сивушных маслах здесь даже и речи не может идти. И знаете, — он вдруг доверительно и хитро понизил голос, — как называется это самое произведение?.. Ни за что не догадаетесь! Чертова смородина! — и он снова рассмеялся. — Удивительная вещь, я вам скажу!.. Один голландский винодел разработал рецепт… Еще в конце семнадцатого века…
Хозяин квартиры тоже смущенно заулыбался и тут же почувствовал внутри приятное тепло, которое медленно начало разливаться по всему организму, словно наполняя его энергией.
— Налейте еще по одной! Для того, чтобы понять и оценить эту вещь, одной дозы здесь явно маловато, — порекомендовал гость.
Налили и выпили по второй.
— Вполне с вами согласен, — все более воодушевляясь, проговорил Шумилов, закусив капустой и намазав на хлеб толстый слой черной икры. — А вы, Петр Петрович?
— Я сразу не закусываю никогда, — ответил тот, — поэтому прошу не церемониться и ни в коем разе по этому поводу не испытывать неудобства. Присоединюсь к вам чуть позднее. У всех свои странности, милейший, или, как вы говорили, свои сложившиеся традиции…
— Должен заметить… в нашей, так сказать, тесной… компании, — смелее заговорил хозяин квартиры, — что вы, Петр Петрович, все время говорите загадками… Все время о чем-то намекаете… Но вот о чем конкретно, пока совершенно не приходит на ум.
— И что же здесь удивительного? — проницательно улыбаясь, проговорил гость. — Ваша жизнь и есть большая загадка, в которой каждый день вы отгадываете для себя что-то новое. В этом, быть может, и заключен главный ее интерес. А в том, о чем я все время намекаю, как вы изволили выразиться, вам еще разобраться предстоит. Но это будет потом… А сейчас не дергайте, голубчик, за удила. Всему свое время…
— Хорошо, я вас понял. Но тогда… раз уж у нас с вами завязался такой доверительный разговор, могу я полюбопытствовать, почему вы… все же оказались именно здесь, у меня, а не где-то в другом месте?..
— Не надо хитрить, уважаемый, — усмехнулся гость, — вы задали тот же самый вопрос, но только другими словами. Это все равно, что пытаться войти в один и тот же дом, но через разные двери. Цель здесь совершенно одна и та же. Ценю любознательность в людях… — Он немного помолчал. — Но исчерпывающего ответа я вам дать не могу. Не в моих это правилах. Ищите сами, собирайте, как говорят, по крупицам. Человек вы наблюдательный. Кое-что я попробую вам подсказать… уже потому, что рассчитываю быть понятым. Это было бы совершенно бесполезным, окажись на вашем месте, предположим… небезызвестный вам Николай Семенович Лужин или кто-то ему подобный. Но добавить могу лишь одно: что очень уж много на вас совпало… Или, как говорят, так уж карты в колоде легли. Впрочем, как вы понимаете, просто так, ничего нигде не происходит… Для всего есть какие-то обстоятельства. Ну, к примеру, вот ответьте на простенький чрезвычайно вопрос: вы в какой квартире проживаете?
— То есть как, в какой? В этой самой, в трехкомнатной, — удивился Валерий Иванович.
— Да нет, я не это имел в виду, уважаемый, а номер квартиры у вас какой? — глядя в упор, хитро прищурился «Воландин».
— Пятидесятая, — быстро ответил хозяин… и тут же осекся…
— Ну вот, видите, вы все без дальнейших намеков поняли. Маленькое, казалось бы, совпадение… Лишь номер квартиры. — Опустил он задумчиво вниз глаза. — Да, любезный хозяин, в тот раз, как вы помните, мне тоже приглянулась квартира под номером пятьдесят… Но, не волнуйтесь, совсем по другой причине. И, знаете ли, в прошлое путешествие так ваша столица мне омерзела… Так много встретилось гадких людишек… что захотелось, голубчик, вдохнуть чего-то свеженького, взглянуть на провинцию, и узнать, а как у вас поживает народец. И чувствую, милейший, что не ошибся. Что воздух здесь гораздо чище… Однако, надо признаться, что и у вас еще порядком глупости и зловоний… А где их нет? — мечтательно произнес гость. — К тому же, уважаемый Валерий Иванович, очень уж любите вы сочинения незабвенного Михаила Афанасьевича. Насколько я знаю, у вас целых четыре книжки разных издательств о прошлом моем посещении. Интересуетесь, уважаете… А кто ж, скажите, уважения не признает?.. Ну вот, как видите, лишь некоторые из доводов, что убедили заглянуть именно к вам… — улыбнулся он откровенно. — Ну а ко всему прочему есть у меня, как у историка, и еще один, можно сказать, чисто познавательный интерес к одной вашей местности, а вернее к холму. Очень интересное местечко! Столько всего там, в землице понастроено и от посторонних глаз припрятано. Так что хотелось бы для общего кругозора хоть краешком глаза да взглянуть…
Хозяин квартиры, внимательно слушая гостя, старательно набрасывал на новый бутерброд целую горку красной икры и время от времени согласно кивал головой.
— А вообще-то люблю я круглые даты, уважаемый, — продолжил «Воландин». — Ведь если прикинуть, то уже шестьдесят годиков пролетело с прошлого моего путешествия. Многое в жизни у вас изменилось… Но вот сами люди, как я заметил… пока меняются чрезвычайно медленно. Столько в некоторых видится спеси, столько прячется ненужной гордыни… И хотя у каждого свой путь, но возноситься над другими — элементарная глупость, словно кому-то две жизни отпущено и в этом его преимущество. Согласитесь, ведь с собой все равно ничего не возьмешь, сколько бы ты при жизни ни накопил. А вот о том, какую память ты о себе оставишь, подумать совсем бы не худо. Это, скажу я вам, гораздо поважнее любого нажитого богатства… Но большинство из живущих над подобным вопросом почему-то совсем не задумываются. Хотя вроде бы и вещь очевидная… Я уж не говорю о том, уважаемый, что никто не пошевелит мозгами, не уяснит себе, что чем больше ими накоплено и оставлено, тем больше осложнений будет у живых… Да-да, — многозначительно посмотрел он на хозяина квартиры, — уверяю вас, именно так. Мирно, к сожалению, почти никто ничего еще не смог поделить. Процесс дележки любимые родственнички чаще всего доведут до такого состояния, что возненавидят друг друга аж до самой своей смерти, что ужасно глупо и, простите, смешно. Правда, и сами умершие бывают веской тому причиной. Напишут эту самую бумажку-завещание, где почти все добро накажут передать кому-нибудь одному, а остальным лишь только, как принято у вас говорить — на орехи, и думают, что совершают великое благо… Ах, если бы только знали они, какая обида и ненависть обделенных выплеснется потом на облагодетельствованных ими родственников. Это, пожалуй, похуже иного… грозного явления природы.
