Жорка отчетливо понял, что от этого типа ему просто так не отвертеться, да и сторонники у него тут тоже имеются, и он решил согласиться на полемику.
— Ну и что же вам не понравилось в моих стихах? — вздохнул он, пробуя набраться терпения.
— А что там и вообще-то может понравиться? — искренне удивился шарообразный. — Рифмы — банальные, хотя по окончаниям и подходят, но предсказуемы и избиты. А вот содержание уж вообще ни в какие ворота не лезет! Полная чепуха! Похоже, что у автора в голове просто рифмованная словесная каша. Так точно такой же каши и у меня предостаточно. Вот, если хотите, и я сейчас в один момент что-нибудь сочиню? — глянул он вопросительно на Буфета.
— Ну валяйте, — глядя исподлобья, скептически фыркнул тот.
И тут котообразный тип принялся декламировать:
Может быть, вы тоже к музыке пылки?
А, по-моему, так это глупости!
Лучше дома самому гвоздем по бутылке,
Чем куда-то для этого рубль нести…
— А ну скажи, Галактион, совсем не хуже, если даже не лучше? — толкнул он в бок здоровенного парнину в черной кепке, лихо сдвинутой набекрень.
Тот, ухмыльнувшись, только поскреб затылок:
— Дык, знамо дело… вроде оно как… того…
— Конечно же, того, — искренне обрадовался толстяк, — а у него не того! — беспощадно заключил он, глядя на своих компаньонов. И тут же вновь повернулся к Буфету. — Ну скажите, и что за идиотская манера так странно и… неуклюже излагать свои мысли? А?
— Да это просто поэтические образы, аллегории, — болезненно морща лицо, попытался объяснить Жорка, — чтобы лучше запоминалось. Такой поэтический прием…
— Никакие это не образы, — перебил его оппонирующий тип, — а этот любитель мрачной словесности, — снова повернулся он к сидящим рядом с ним, — подобным образом просто портит настроение, выливая на головы людей эти словесные помои. А вместо благодарного слова родителям, у которых крепко сидит на шее, публично плачется о каких-то страданиях? Хотя сам он, как мне кажется, не может пожаловаться на здоровье. Я не ошибся? — снова прицепился он к Жорке.
— Нну, — почти с ненавистью выдавил Буфет.
— А вот если бы у вас, к примеру, появилась язва или хотя бы гастрит, — даже вроде бы с удовольствием продолжал тип, — вам бы уж точно было не до стихов. Ему бы уж точно было только до самого себя, — повернулся он к своим компаньонам, — и никаких куплетов о страданиях и язвах он бы писать и не помышлял, — и тут же вновь обратился к Жорке:
— Вы, конечно, со мной не согласны, так?
— Однозначно и категорично! — с вызовом возразил задетый за живое Буфет.
— Ну и отлично, — жмуря глазищи, развязно промурлыкал котообразный, снова залезая пальцем в ухо, — время обязательно нас рассудит. Время, бывает, меняет взгляды, — произнес он многозначительно, — если что, приходите завтра сюда же… где-нибудь… в районе тринадцати часов и попробуйте подтвердить только что сказанное вами.
Покинув странную компанию, Жорка Буфетов, сильно раздосадованный нехорошими отзывами котообразного типа, направился по своим делам. Рабочие в оранжевых жилетах добросовестно закатали в свежий асфальт непонятный то ли знак, то ли букву, а в то же самое время Тамара Красармовна Звездинская буквально сбилась с ног, разыскивая своего законного мужа.
Ушедший на доработку картины еще вчера днем ее дражайший Ванечка ни вечером, ни даже под утро так и не появился. Первым делом она подумала: а не отправился ли он к своей престарелой матери, как бывало и раньше, и не остался ли у нее заночевать? Но, связавшись утром через соседей, узнала, что там он не появлялся.
Затем обзвонила всех друзей по оружию и по неформальному общению в нерабочее время, а вдруг у Ванюши опять начался период творческого загула. И тоже ничего. А тут еще на беду по городу поползли какие-то нелепые слухи, один чище другого, о вчерашних вечерних событиях. Одним словом, в сердце ее запало неприятное подозрение. Уж кто-кто, а она-то своего муженька знала. Ой, каким гордым и до бесшабашности смелым порой он бывал! Совсем себя не берег. А ведь мало ли какие люди в жизни встречаются.
Ее отец, Красарм Тимофеевич, человек с исключительно редким именем, являвшим собой патриотическую аббревиатуру от слов «Красная армия», велел начинать с самого плохого. С жутким страхом и внутренним содроганием она обзвонила городские морги, но по перечисленным ею приметам никто похожий туда не поступал, что, конечно, обрадовало и вдохнуло надежду. Потом начала названивать и по больницам. Тоже чисто. И тут неожиданно раздался звонок из заволжского отделения милиции, откуда ей сообщили, что Иван Паисьевич находится у них. Она тут же спросила, за что. В трубке, крякнув, ответили — за хулиганство. Когда же попыталась выяснить, что же конкретно натворил ее муж, то и вовсе в мыслях посеялась полная сумятица. Сказали — за то, что плюется! И больше объяснять ничего не захотели, а непрозрачно намекнули, чтобы она, если, конечно, желает, приезжала туда. Но по всему видно, что ее дражайшему супругу суток пятнадцать как минимум влепят! Если дело не обернется чем-нибудь и похуже.
Тамара Красармовна, изводя себя разными догадками, стрелой полетела в милицию, а приехав, была вконец ошарашена рассказом общительного дежурного.
Он, неприятно поигрывая желваками лица и грозно раздувая ноздри, обозвал Ивана не художником, а отпетым хулиганом, который вытворяет тут черт знает какие художества! Что он уже успел наплевать на рядового Бумагина, на вызванных к нему на подмогу сержанта Свистухина и старшину Шаломая. А доставленный в отделение, принялся и за офицерский состав. При этом дежурный многозначительно поднял палец вверх, а потом ткнул им в мокрое пятно у него на груди. А плевать на представителей народной власти — это уже вам не какое-нибудь там плевое дело, и такого наплевательского отношения к себе никто не потерпит. Мало того, оскорбленный дежурный заявил, что, когда задержанного водворили в камеру, желая на время изолировать, он точно так же наплевал там и на своих сокамерников, за что быстро получил надлежащий ответ и был препровожден в одиночное помещение. Но уже и там все стены и пол начисто изгадил.
Напуганная впечатлительным рассказом стража порядка, Тамара Красармовна в ужасе схватилась за голову, совершенно не узнавая своего доброго Ванюшу, и, высказав решительное сомнение в правдоподобности случившегося, попросила устроить с мужем аудиенцию.
Когда же с неохотного согласия оплеванного мужем начальника ее ввели в камеру к супругу и она, бросившись к нему, начала, плача и причитая, говорить, что вся извелась и потеряла за это время чуть ли не половину своего здоровья. Иван же Паисьевич с большим синячищем на помятом лице, искаженном скверной улыбкой, дико блуждая глазами, темпераментно прокричал ей в ответ: «А мне на тебя глубоко наплевать, дура ты безмозглая!» — и попытался плюнуть и на нее. Но, видимо, из-за отсутствия достаточного количества слюны проделать этого не смог, а только сымитировал звуком. Но тут же усиленно стал производить движения губами, собираясь быстро реабилитироваться.
