– Нет…– прошептал он, опуская саблю.– Нет… Зачем…
И тут он уловил, что к топоту лошади Элды примешивается отчетливый гул множества копыт…
– Хитрый пес! – процедил Духарев.
И тут же сообразил, что не прав. Если это очередная ловушка Албатана, то почему на его смуглой роже такая растерянность?
В правой руке у Сергея был меч, но левая была свободна и колчан открыт. Выхватив из него длинную стрелу с граненым наконечником, Духарев, будто дротик, с силой метнул ее в лицо хана.
В последний миг степняк успел отвернуть лицо, и стрела, нацеленная в глаз, попала двумя вершками ниже. Тяжелый наконечник порвал щеку и распорол язык Албатана.
Его соплеменники не успели отомстить. Их лица разом обернулись к западу, и тут же две сотни пяток ударили в тугие конские бока. А из-за поворота, там, где желтый степной тракт огибал мохнатую тушу холма, ощетинясь стальными перьями копий, вынеслись слаженные ряды всадников. Солнце разбрызгалось по островерхим шлемам, от топота копыт задрожала земля…
И печенеги – уже не вооруженный отряд, а перепуганная разбойничья шайка – бросив добычу и будущих пленников, сломя голову кинулись наутек.
И одним из первых, выдернув и швырнув в пыль варяжскую стрелу, скакал хитроумный Албатан, младший, хотя и не последний хан одного из пяти родов племени цапон. Скакал, не щадя и без того усталого коня. Скакал – и очень, очень печалился, что он – всего лишь младший хан, а не могучий глава клана. И за спиной у него всего лишь сотня всадников.
Элда подскакала к варягам и спряталась за ними. Варяги не побежали, подобно печенегам. Они устали бегать. Тем более – от своих.
– Русь! – громко сказал Машег и вложил в ножны саблю.
– Киевский князь с дружиной! – уточнил Духарев.
– С малой дружиной! – внес окончательную ясность Устах и тоже сунул меч в ножны.
Они посторонились, когда первая сотня поравнялась с ними и понеслась дальше, за уходящими степняками, не уделив внимания четверым всадникам.
– Пустое! – крикнул Машег, закашлялся и сплюнул желтую от пыли слюну.– Не догонят!
Печенеги рассыпались по степи, некоторые отстреливались.
Вторая сотня преследовать степняков не стала. Зато варягов тут же взяли в ощетинившееся копьями кольцо.
Духарев не стал бить себя в грудь и кричать, что они – свои. И так видно, что не печенеги. Положив руки на холку Пепла, Сергей терпеливо ждал, когда появится тот, кто вправе принимать решения. По Правде. Поскольку великий князь киевский все же не самодержавный властитель. И даже здесь, в Диком Поле, у варягов есть определенные права. Хотя Духарев и помнил, что главное право дает все-таки сила. Да и насчет правдолюбия киевского князя Духарев тоже не питал иллюзий. Если, как подозревал Сергей, они перехватили куш у великого князя, тот церемониться не станет. И все-таки княжья русь – это лучше, чем печенеги. Намного лучше!
Глава тридцать девятая
Великий князь киевский Игорь Рюрикович. Свои и чужие
Их не стали вязать. И оружие не отобрали. Зато приставили стражу. Дюжину гридней с десятником. Отборную команду из одних нурманов.
Варягов отвели в лощинку, принесли воду, пищу. А коней увели.
– О них позаботятся,– сказал нурман-десятник.– А вам князь велел ждать тут.
Не то чтобы варягов особо охраняли – присматривали. Хотите бежать – бегите. Ежику понятно: пеших, их отловят моментально. И спросят: почему сбежали? Знаете за собой вину?
Устах недовольно ворчал. Почему их, варягов, опекают нурманы? Они что, пленники? Или князь киевский совсем опеченежился, что не отличает своих от чужих? Игоревы гридни только ухмылялись. Безличная брань на вороту не виснет. Пока варяги ругались, дружинники князя ловили по степи их вьючных коней. И наверняка уже знали, что лежит в переметных сумах. Серега одному был рад: что в сумах нет ни утвари, ни золота. Серебра много, да, но не настолько много, чтобы сумма показалась невероятной. Добыча и есть добыча. Где взяли – то наше дело! Где взяли, там больше нет.
Устах ругался, Духарев отмалчивался, Машег и Элда ворковали, как голубки. Плевать они хотели на свое печальное положение. Нурманы поглядывали на парочку с мерзкими ухмылочками. Элда шлема не снимала – кос не видать. И не угадаешь, что баба. Вот и стражи думали, что Элда – молоденький безусый отрок. А уж про хузар чего только не болтали в Киеве. Хуже только про печенегов байки рассказывали.
Отрок, посыл от Игоря, прибежал ближе к полудню.
– Пошли, варяги! – скомандовал нурман-десятник.– Великий князь желает на вас взглянуть.
Великий князь киевский, хакан тмутараканский, сын славного Рюрика и воспитанник Олега Вещего, действительно выглядел повелителем. Глядя ему в глаза, Серега никогда бы не рискнул назвать его слабым правителем. Грузный, широкоплечий, в алом плаще и красных сапогах (насмешка над византийским кесарем?), князь Игорь восседал на белом жеребце, неподвижный и внушительный, словно воплощенная Власть. Одесную князя – незнакомый, немолодой уже варяг с синими усищами. Ошую – громадина-нурман с ледяными глазами, весь в золоте – от зеркала шлема до оторочки на сапогах. Скарпи. Тот самый.
Позади ближних бояр, вразброд, но тоже верхами, расположились лучшие княжьи дружинники. Варягов немного, значительно больше скандинавов: нурман, свеев.
– Стой! – скомандовал нурман-десятник, и Серега остановился. Устах справа, Машег – слева. Совсем как бояре рядом с князем. Только не верхами, а пешие. И за спиной Духарева не тысяча отборных дружинников, а одна лишь Элда.
Игоревы гридни сомкнулись в сплошную линию, щит к щиту.
– Добро тебе, княже киевский! – с дерзкой усмешкой произнес Духарев.
Он был на добрую ладонь выше рослых княжьих гридней, тоже смотрелся внушительно и знал об этом.
– Назовись, человек! – вместо князя жестко бросил Скарпи.
– Я тебе не «человек»
[23]
, нурман, а десятник князя полоцкого, славного Роговолта Сергей! – с достоинством ответил Духарев. Кроме достоинства он ничего не мог противопоставить откровенному превосходству силы.
– И что же ты, Роговолтов гридь, делаешь на нашей земле? – скривил губы боярин Скарпи.
– Ты об этом всех спрашиваешь, нурман? – так же презрительно осведомился Духарев.– И великого хана Куркутэ? И разбойников? Или разбойников ты спрашивать не привык, нурман?
Ноздри Скарпи дрогнули: боярин изволит гневаться?
– Не дерзи мне, варяг!
– И в чем же моя дерзость, нурман? – ухмыльнулся Духарев.– В том, что я собаку называю собакой, нурмана – нурманом?
Тут Скарпи не выдержал, подал коня вперед, наехал его грудью на Духарева. Зря. Серега не испугался, шагнул в сторону, крепко взялся за тяжелую от золота узду, придержал жеребца. Скарпи очень хотелось ударить его, он даже ногу из стремени вынул, но, наткнувшись на взгляд Сергея, удержался. Он прочитал в этом взгляде, что Серега не намерен стерпеть оскорбление, как низший от высшего. И он ничуть не боится грозного боярина.
