Лицо у мистера Ганнела багровело, под цвет букв в слове, под которым он сидел. Однажды он не выдержал. Бросился на Гектора, и было слышно, как в его танковых руках завелись моторы. Он поднял трость, изнывавшую по свежей плоти. Первый удар пришелся Гектору в плечо. Тот даже не вздрогнул. Ни разу. Не поднял руки, пытаясь защититься. Просто стоял, принимая удары, и смотрел на мистера Ганнела в упор, направив на него всю ураганную силу своих всевидящих зеленых глаз.
И под этим взглядом из рук мистера Ганнела потекло машинное масло. Пот с него тоже катился градом. Он повернулся и пошел обратно, вдоль рядов замерших от ужаса мальчишек. По дороге он выпустил трость. У Гектора было рассечено лицо, капала кровь. Он поднял трость и поднес к учительском столу. Мистер Ганнел, этот идиот, оказался к такому не готов. Слишком занят был – проверял, не отклеился ли парик, утирал лицо.
Гектор сказал негромко: «Вы, кажется, обронили это». А потом резко хлопнул тростью прямо по стопке учебников на столе. Мистер Ганнел решил, что на него напали, затрясся и прикрыл голову своими танковыми руками.
В общем, и так ясно, но я скажу: он больше ни разу не бил Гектора.
Двадцать четыре
Никогда не забуду тот день, когда явился кожаный. И запуск ракеты на гребаную Луну тут ни фига ни при чем. Мне к тому времени было уже наплевать на высадку. Собственно, всегда было. Какого черта. Вот Ганс Филдер и его удальцы – они были в восторге. Это дерьмо как раз им по вкусу.
Мы с Гектором вместо этого думали про Фенеру, про нашу планету. У нее было три Луны и два Солнца. Ее жители были мирными, добрыми и мудрыми. Они-то знали, что инопланетяне на самом деле – это Навозники и кожаные пальто. Гектор говорил, что они все пришельцы с Марса. Марсиане среди нас.
Я был уверен, что стоит нам только каким-нибудь образом дать фенерианцам о себе знать, и они сразу же прилетят и спасут весь мир, и тогда мы с Гектором сможем уехать жить к крока-кольцам. Я так Гектору и пообещал. А обещания надо держать.
Жители Родины с компостированными мозгами могли сколько угодно радоваться полету космонавта к Луне. А я – нет. А почему? Да потому, что космонавт в это время прятался у нас в подвале.
Двадцать пять
Я видел в окно, как мистер Хелман провожал кожаного к черному «ягуару». Потом машина рванула с места, и мистера Хелмана заволокло выхлопом.
Из-за вызова к директору мне пришлось пропустить школьный завтрак. Если бы еще и перемену пропустить! Перемена. Пе-ремень. Ремень этот хлещет по лицу, по костям, по душе. Переменяет человека. Ломает.
Меня так просто не сломаешь.
По какой-то неизвестной причине мистеру Хелману пришла в голову идея поставить на площадке скамейку. И не надо мне: он прекрасно знал, что будет, если эту скамейку затолкать в угол площадки и поставить диагонально. Тут даже не обязательно разбираться в математике, чтобы понять. На деревянную спинку плотно рассаживается бессловесное стадо, закрывая обзор учителям. И тогда в образовавшемся треугольничке очень удобно избить кого-нибудь – слабого, малорослого или просто неудобного, выделяющегося из общей массы.
Ганс Филдер снова расцвел, как только исчез Гектор, и больше некому было его окоротить. Все вертелось вокруг него. Он послал своих удальцов – поймать меня и затолкать за скамейку.
– Какого вдруг офицеру понадобилось от дебила?
– Ты имеешь в виду кожаного? – спросил я. Видно было, что пружина в Гансе Филдере закручена туже, чем в заводном солдатике. Он был готов к бою.
– Конечно, его, урод гребаный!
Дело в том, что Ганс Филдер с рождения присосался к молочку Родины. У миссис Филдер было восемь или девять, десять, одиннадцать детей – не знаю точно, у меня плохо со счетом безликой скотинки. Зато знаю, что они с мужем живут на подачки от Родины за патриотизм. Они гордятся своей службой, которая заключается в доносах на тех, кто не следует линии партии. Так что у Филдеров детки сыты и одеты.
У нас в школе сразу видно, чьи родители продались. Их сыновья носят брюки. Я, как и любой нищий, хожу в шортах, бывших когда-то брюками, пока они не стали мне коротки. Тогда их обрезали чуть ниже колена, а штанины мама припрятала в шкатулке с рукоделием, на случай, если понадобятся заплатки.
Ганс Филдер, обладатель брюк и нового форменного пиджака, прижал меня к стене и повторил свой вопрос. Подпевалы собрались вокруг.
Когда меня начали бить, я не отвечал.
Дед сказал однажды:
– Что бы ни случилось, Стандиш, не вздумай распускать руки. Отвернись и уйди. Если тебя выгонят из школы…
Он не закончил. Было и так понятно.
Но молчать я больше не мог.
Я сказал:
– Когда встречусь с кожаным в следующий раз, расскажу ему все про твою мамочку.
Ганс Филдер задержал удар.
– Что это ты про нее скажешь?
– Как она доносит на всех и все врет, и из-за нее людей забирают кормить червей – только бы у тебя были брюки.
Он остановился. Сомнение – оно как червяк в наливном яблоке. Не надо быть большим ученым, чтобы понять, кто тут дебил: Ганс Филдер. Ему и его молодцам все казалось, что их ждет успех. Тупое быдло, вся их гнилая компания. Никогда ни в чем не сомневаются. Почемучки – редкая порода, и в этом гурте стриженых баранов таких не водилось. Идиоты с клеймеными мозгами, им было невдомек, что и они тоже из седьмого сектора никуда не денутся. Единственный шанс для Ганса Филдера сбежать отсюда – это пойти воевать с Подрывниками, не забыв заранее забить себе местечко в крематории. Но это озарение еще ожидало его впереди.
Поэтому избиение возобновилось. Я представлял себе, что мое тело – это стена. Того меня, который за стеной, они не могут унизить, не могут достать, и под дробь, выбиваемую на моей коже, я напряженно думал про кожаного и про его черный «ягуар». Куда-то они направлялись теперь? Выяснить, где мы живем, для него не проблема. Наша улица – единственная, где оставались нетронутые дома. Я уже видел кожаного, как он находит наших кур, наш телевизор, толкает деда в подвал и обнаруживает самое страшное – лунного человека. В моей голове как будто крутили фильм с плохим концом.
– Стандиш Тредвел! – проорал мистер Ганнел. – Чем ты там занят? Звонок уже был.
Я даже не заметил. Я почувствовал вкус крови во рту, проверил нос и подумал: «Нет, не сломали».
Двадцать шесть
– Стандиш Тредвел! – снова заорал мистер Ганнел, багровея. Глаза у него выкатились, а на лбу забились две жилки, исчезающие под непослушным париком.
Я выбрался из-за скамейки и встал перед ним. Из носа у меня шла кровь, один глаз заплыл и не желал открываться. Трость мистера Ганнела похлопывала по его ладони, хлоп-хлоп, а его язычок криво высовывался из угла маленького злобного рта. И тут на меня в каком-то смысле снизошло откровение. Я же выше его. Я видел, что его танковые руки хорошо смазаны и готовы к избиению. И я видел, что ему все равно приходилось смотреть на меня снизу вверх. Как и на Гектора – снизу вверх.
