— В усадьбе — тоже ваши?
Лицо воеводы стало таким страшным, что сектант и вовсе лишился дара речи, только головой дернул: кивнул.
Духарев задумался на полминуты. Дружинники его тоже ждали. Укрывшись кто где, слушали ор и визг, прикидывали, куда бежать, кого рубить... Если батька отдаст соответствующую команду. А прикажет отступить — отступят так же неслышно и незаметно, как подобрались. Смердов скрадывать — не печенегов в поле брать. Это как после турьих ловитв на коров охотиться.
— Туда глянь, батька! — тронул плечо воеводы глазастый Йонах. — Экое украшение там на воротах. Уверен, что не копченые в селе? Похоже на их забавы...
Духарев глянул. Да уж, на печенегов очень даже похоже. Жуткое зрелище. К воротам вниз головой был прибит человек. Живот у человека был вспорот — все внутренности наружу. Платье его, пропитавшееся кровью и испражнениями, свисало вниз, на голову. Если бы не серебряный крест, вбитый верхушкой в землю, Сергей и не догадался бы, что замученный человек — священного сана.
Духарев аж зубами заскрипел, сдерживая накатившее бешенство. Сдержал. Превратил ослепляющий гнев в холодную расчетливую ярость. Мысленно поклялся: «Если не дай Бог с Людомилой случилось худое — вырежу всех. А вожаков моим варягам отдам. Пусть поупражняются в технике активного допроса».
Пока Духарев думал, из-за крайней избы выскочила растрепанная баба. За ней — мужик наподобие взятого Велимом: тоже голый и в маске. Баба бежала, вереща, не разбирая дороги... Вдруг споткнулась и шлепнулась в густую траву. Мужик, обрадованный, наддал... И тоже шлепнулся. Раз — и нету. Если видел кто из села — ни за что не догадался бы, что не сами они упали, а гридни духаревские помогли.
Воевода никак не мог решить: сразу к усадьбе идти, или сначала «зачистить» село?
Решил: сначала «зачистить». Одно из его главных правил: не оставлять за спиной ни одного дееспособного врага.
— Велим, скажи всем: по сигналу — войти в село и всех, кто в такой дряни, — Духарев тронул мечом маску пленника, — резать. Других не трогать. Разве что сами полезут.
Велим кивнул. Передал ближним дружинникам. Те — дальше. Духарев выжидал, пока приказ обойдет всю цепочку.
— С этим — что? — Велим показал на трясущегося богумила.
— Я же сказал: всех, у кого личины, — буркнул Духарев, вытягивая из ножен оружие: правой — обоюдоострый меч византийской ковки, левой — узкую легкую саблю из темного «Дамаска». — Всех! — и завыл по-волчьи, поднимая свою дружину.
Гридни Духарева налетели на «игрунов», как коршуны на курятник. Десятка два конных помчались в обход — перехватить самых шустрых. Остальные — цепью, бегом, от хатки к хатке. Нашинковали дюжины три, потом уже неспешно, тщательно прошлись по избам. Кто в маске — резали, остальных выгоняли наружу, где другие сбивали смердов в гурт, как овец. Потом еще раз прошлись. Прирезали еще пяток спрятавшихся.
Мерзостей богумилы успели натворить немало, но мерзостями русов не удивишь. Те же нурманы, бывает, и похуже творят. Но с нурманами пришлось бы повозиться, а этих... Проще, чем дюжину свиней зарезать. Жаль, семя паршивое из чрев здешних опаскуженных баб и девок обратно не извлечь.
— Чужие среди вас есть? — рявкнул Духарев, возвышаясь конной статуей над перепуганными смердами. — Ну-ка!
Из толпы тут же выпихнули двух мужиков и одну бабу.
— Зачем священника убили? — обманчиво спокойным голосом спросил Духарев.
Богумилы молчали. Чуяли нехорошее. Правильно чуяли.
Глава десятая
Искушение «праведного» Аззанаила
— Экие у тебя, боярышня, ножки нежные, — воркует голубем еретик. — Беленькие, беленькие. И ручки еще нежней. Будто у младенчика...
Молчит Людомила. Кусает губы, чтоб не заплакать от ужаса и беспомощности. Не слышит она «праведного», только чувствует, только вздрагивает, когда касается ее кожи сальная бородка или влажные пальцы. Неотрывно смотрит Людомила в угол. Там торчит из вороха старого сена черенок серпа. Эх, будь у нее свободны руки...
Но запястья и лодыжки Людомилы привязаны к ножкам скамьи. И еще один ремень перехватывает поперек живота.
— ... Мерзость, мерзость, искушение Сатаниилово, — бормочет «праведный», забираясь рукой боярышне под рубаху...
Людомила смотрит на серп. Ничего в жизни она не желала более, чем сейчас — ощутить в ладони потрескавшуюся деревянную рукоятку...
— Праведный! — в конюшю вваливается еретик в маске.
— Чего тебе? — недовольно бурчит «праведный».
— Дак это... — богумил глядит на распяленную на лавке боярышню, шумно сглатывает слюну. — Чичас станем убивца на кол натягивать. Будешь ему грехи отпускать, праведный Аззанаил, или мы сами?
— Буду, — «праведный» с кряхтением поднимается.
Во дворе тесно от народа. Тут не только богумилы, но и кое-кто из межицкой челяди. Большинство пришли из страха перед еретиками, но есть и такие, кому Пчёлкина смерть — в радость. Пчёлко — управляющий честный, но строгий. Никому поблажек не дает. Не давал...
Старого воина держат двое. Один — крюком за ребро, другой — руками. Чтоб от слабости не упал.
«Праведный» совершает благословляющий жест. Делает знак, чтоб подтащили Пчёлку поближе.
— Нравится тебе сей предмет? — осведомляется еретик, оглаживая гладко оструганный кол. — Видишь, на нем и перекладинка есть, чтоб тебе сидеть удобней было. Сейчас лошадку приведем и посадим тебя на шесток, как кочета. Вот тогда и покукарекаешь!
Губы Пчёлки шевелется.
Аззанаил прислушивается... И вдруг с размаху бьет старого воина по лицу.
— Не поможет тебе Сатанаил, проклятый грешник! — кричит он. — Педрис, давай за лошадью! Живо! А вы, братья, снимайте с него портки!
Сразу несколько богумилов бросаются к Пчёлке, но тут сверху раздается громкий вопль. Орет еретик, посланный на крышу часовни — спиливать с нее крест.
— Праведный! Праведный! Беда! Беда, праведный Аззанаил! Конные! Сюда скачут!
«Праведный» Аззанаил с большой неохотой делает знак своим: мол, повремените пока.
— Ворота затворить! — распоряжается он. — Что за конные? Много?
— Десятка два! — кричит мужик с колокольни. — Оружные, в шлемах.
«Праведный» взбирается на частокол, глядит...
— Русы, — определяет он. — Ты давай пили, — кричит он мужику на колокольне. — Этим до ромейского чина дела нет. Да и мало их. Эй, ты! Скажи братьям: пусть шлемы наденут, что мы здесь в оружейной взяли, да копья возьмут и наверх поднимутся. Увидят русы, что есть войско в усадьбе, и дальше поскачут.
— А как же братья наши, те, что в Межиче? — беспокоится кто-то. — Оборонить надоть! Ежели русы их — того?
