А пловец уже локтей на сто уплыл.
На берегу, наконец, тоже расчухали, что дело нечисто. Защелкали луки, полетели стрелы вдогонку... А пловец — ждал. Успел нырнуть.
Нырнул и пропал. Стрелки, которые считать умели, сто ударов сердца насчитали, пока черная голова пловца опять показалась над водой. Уже не в ста локтях, а в трехстах. Вдохнул раз-другой — и нырнул. А стрелы печенежские снова пропали попусту. В третий раз вынырнул — никто и стрелять не стал. Далеко.
С дюжину степняков, что коней купали, на конях же вплавь в погоню пустились. Но заметили, что не поспевают, и повернули обратно.
На берегу тем временем нашли челнок рыбацкий, брошенный, довольно неказистый, но крепкий. Погрузились, погребли. А пловец уже почти до середины реки добрался.
Будь в челноке варяги или даже обычные рыбаки, догнали бы беглеца запросто. Но печенеги с веслами не очень дружны. Да и набилось их б лодочку раза в три больше, чем надо. В общем, пока разобрались да разогнались, пловец две трети пути до противоположного берега одолел. И тем не менее был у печенегов шанс его достать — веслом грести все ж быстрее, чем рукой...
Но тут выплыла с того берега, из камышей, малая лодья с красными щитами на бортах, и печенеги сочли за лучшее ретироваться.
В четверти стрелища от беглеца лодья затабанила, сбросила ход. На носу встали двое, с луками.
— Эй, ты! Куда плывешь? — крикнули с нее.
— К вам и плыву! — последовал ответ. Лодья малым ходом поравнялась с ним.
— Руку давай!
Пловца выдернули из воды, перекинули через борт — на гребную скамью.
— И что ты, копченый, у нас искать хочешь? — спросили пловца не очень дружелюбно. — Смерти легкой иль работы тяжелой?
— Какой я тебе копченый! — сердито бросил пловец, убирая с лица мокрые волосы. — Из Киева я!
Дышал пловец тяжело. Видно было, что устал,
— А докажешь чем? — поинтересовался один из тех, кто выловил его из воды.
— Пояс гридня надень, тогда и вопросы задавать будешь, — оборвал его пловец. — Старший у вас — кто?
— Я старший, — сказал другой воин.
— Да не ты, — с досадой произнес пловец. — Воеводит у вас кто? Или вы сами тут по камышам прячетесь?
— Мы не прячемся, — воин пристально разглядывал пловца, пытаясь определить, что за рыбку они поймали. Одет по-печенежски, но на печенега не похож. Молод с виду, а держится — как гридь из Старшей дружины. — Мы не прячемся. И не сами. Нас воевода послал: за рекой присмотреть. Сказывали: копченые на том берегу.
— Так и есть, — пловец усмехнулся и от этого стал выглядеть еще моложе. — Воевода у вас — кто?
— А тебе зачем знать?
— Затем, чтобы знать, с кем говорить буду.
— Ежели воевода Претич станет с тобой говорить.
— Еще как станет, если скажут ему, что сын воеводы Серегея к нему из Киева приплыл.
— Какого Серегея? Он же с великим князем на булгар ушел!
— Он ушел, а я остался. Скажи хлопцу своему, чтоб не баловался. Рука у него дрожит. Кто ж лук так долго внатяг держит!
— А я тебя признал! — старший на лодье расплылся в улыбке. — Ты — Артём, выряжский сотник. Эй, весла на воду! Кормчий, правь к берегу. Прости уж, сотник, что не сразу признали! В такой одежке да с этакой гривой.
— Без этой гривы мне копченые бы враз голову отрезали. А ежели одежку другую дашь — благодарен буду. Негоже к воеводе в засаленных тряпках идти.
— Дам, дам, — воин полез под скамью, достал кожаный тючок. — Тут рубаха моя и портки. Тебе, правда, великоваты будут...
— Ничего, подвяжу, — Артём стянул печенежскую куртку и собственную мокрую рубаху.
— С копченого снял, сотник? — льстиво поинтересовался парень, вытянувший Артёма из воды.
— Мамка сшила. Из шкуры отрока одного.
— Как это? — опешил парень.
— А так. Ходил всё вокруг, вопросы глупые задавал. Надоел.
— Артём! — Воевода черниговский Претич распахнул объятья. — Рад!
— А уж как я рад, воевода! — Артём коснулся щекой пахнущей дымом бороды.
— Здрав будь, хоробр! С той стороны?
— С той, — подтвердил Артём.
— И что там?
— Копченые, — лаконично ответил Артём. — В осаде Киев.
— Это мы знаем. Много ли степняков?
— Много. А с тобой сколько?
— Пять больших сотен.
— Мало! — огорчился Артём.
— Так сколько есть. Я как услыхал, что к Киеву печенеги подступили, так сразу всех своих на-конь да на лодьи — и сюда. Что в Киеве?
— Худо. Воды мало. Еды — тоже. Матушка-княгиня хочет с княжичами печенегам отдаться, чтоб копченые от Киева отошли. Говорит: придет Святослав — выкупит.
— Вот глупость какая! — воскликнул воевода. — Вот что бывает, когда баба воями верховодит. Это всё от веры вашей христианской, слабосильной! — добавил он в сердцах. — Слыхал, слыхал я эти речи!
— Ольга — княгиня, — напомнил Артём. — И о христианах, воевода, худого не говори.
— Да я не худое говорю, а правду! Коли захотела, старая, собой от копченых откупиться, так и шла бы сама. Княжичей — зачем? А что ж Ярополк с Олегом? Неужели согласны?
— Может, и не согласны, а против воли Ольги не пойдут.
— Эх, была б хоть мать их жива...
Артём пожал плечами.
— Что ж делать? — озадачился воевода. — Эх, худые ты вести принес, сотник, худые... Голоден?
— Есть немного. К печенежскому котлу присаживаться не стал. К тебе торопился.
— Зайчатины отведаешь?
— Да уж не откажусь.
— Сейчас принесут. А ты пока расскажи, как сюда добирался. Чаю, занятная была история...
— Кому как. Слышь, воевода, надо гонцов слать к Святославу.
— А сами что ж не послали?
— Посылали, — буркнул Артём. — Наших гонцов печенеги переняли. Я первый мимо них прошел.
— Перун молниерукий! Так великий князь ничего о беде не ведает?
— Что ведает Святослав Игоревич, мы с тобой, воевода, знать не можем. А гонца послать надо.
— Гонца-то я пошлю, да что толку? Когда еще Святослав помощь пришлет. А ежели детки его с матушкой княгиней в печенежском полоне окажутся, это ж совсем беда! Что ж делать-то?
— У меня спрашиваешь, воевода?
Претич не ответил. Думал. Артём не торопил. Ему как раз принесли зайчатину на пшеничной лепехе и кувшинчик меда.
Пока он ел, Претич кликнул одного из своих сотников, солидного варяга с синими усами, пошептал ему на ухо, спросил:
