— Не уезжай, сын. Погоди пока... Пока я умру. Чую: недолго осталось.
— Что ты худое говоришь, матушка! — Святослав коснулся мозолистой ладонью иссохшей, проросшей взбухшими венами руки матери. — Зачем так говоришь?
— Знаю. Обещай, что не уедешь.
— Обещаю, — после паузы произнес великий князь.
— Еще обещай, что похоронишь меня по-христиански.
Святослав нахмурился, заиграл желваками... Но потом все-таки выдавил:
— Обещаю.
Выпустил руку матери и встал. Ольга закрыла глаза.
Бесшумным шагом Святослав покинул горницу. Он был очень сердит.
— Иди к ней, лекарка! — бросил он ждавшей за дверью Сладиславе. — Нет! Погоди! Это правда, что она умирает?
— Правда, — спокойно ответила Сладислава. — Все люди умирают, князь.
Святослав развернулся стремительно, бросился вниз по лестнице.
— Коня! — рявкнул князь. И умчался.
Сладислава вздохнула и вошла в покои. Сердце ее чуяло недоброе. Беду. И беда эта была больше, чем смерть княгини. Беда — это перемены, которые за этой смертью последуют. И не верилось Сладиславе, что это будут перемены к лучшему. Одно утешало: здесь ее муж. И пока он здесь — защитит. Но что будет, когда он уедет? А уехав, вернется ли?
Духарев гулял на княжьем дворе вместе с ближними дружинниками. Остальным накрыли столы за стенами. Богатые столы.
Если бы Сергей мог выбирать, он с удовольствием сменил бы эту грандиозную попойку на тихий обед под родной крышей. Устал он. Сначала — стремительный переход от Дуная, потом, когда на последнем поприще переняли гонцов Претича, — и вовсе сумасшедная гонка. И, наконец, утренний бой, отнявший последние силы. Лечь бы сейчас на печь, выпить сбитню да спать до завтрашнего полудня.
Нельзя. Положение обязывает.
Сидел. Ел. Пил. Произносил и слушал здравицы.
Ушел уже затемно. Вместе со Сладой.
Пешком шли. Вдвоем. Гридни, которым было положено беречь воеводу, нынче — кто с девкой валялся, кто под столом. Гуляй, гридь молодецкая!
Подступи сейчас печенеги — голыми руками взяли бы стольный Киев.
Не подступят. После сегодняшнего разгрома долго еще не рискнут копченые посягнуть на вотчину Святослава.
Шли вдвоем, говорили негромко, переступали через пьяных. Тех, кто еще на ногах, Духарев отпихивал с дороги. На него не сердились. Кто потрезвее — кланялись.
Говорили о детях: о герое-Артёме, о младшем, Славке, который тоже обещает вырасти молодцом. О Данке: выросла девка, пора замуж выдавать.
А потом Слада как будто невзначай спросила:
— Говорят, ты себе наложницу завел там, в Булгарии?
«Вот псы, — подумал Духарев. — Уже успели наболтать».
Впрочем, может, и не они. Может, кто из гостей торговых доложил.
Сергей смутился. Но отрицать не стал. Кивнул. Лицо сделал сокрушенное.
— Язычницу?
— Нет, — Духарев слегка воспрял: есть в его любовнице качество, которое можно трактовать как плюс. Если, конечно, у любовницы, с точки зрения жены, могут быть плюсы. — Христианку.
Ошибся.
Слада заметно опечалилась. Оказалось: большой грех совершил воевода.
— Так что ж, будь она язычница, не грех, что ли?
— Грех, но меньший.
Вот и пойми после этого женщин. Хотя, если вдуматься... Для Слады язычница, может, и не совсем человек. Так, нечто для постельных утех.
— Я ее от богумилов спас, — сказал Сергей. — И не ее одну. Может, за это Господь мне часть грехов отпустит.
— Господь милостив, — поджала губы, отвернулась.
Духарев шагнул к ней, наклонился (уже отвык от того, какая она маленькая), привлек к себе ласково, шепнул на ухо:
— Ты — моя кесаревна. Только ты.
Слада молча вывернулась из его объятий (Сергей не посмел удержать) и выбежала из дома.
Духарев слышал, как она зло распекает подвернувшегося холопа.
«Что я такое сказал? — подумал он. — Почему она обиделась? — Тут же успокоил себя: — Ладно, вечером, на ложе, помиримся».
Однако этой ночью разделить с женой ложе ему не пришлось.
Умерла княгиня Ольга.
Глава восьмая
Тризны не будет
Ольгу похоронили скромно. Как она и завещала. Без тризны, без посмертных жертв и прощального пира... Скромно. И не курган насыпали над прахом великой русской княгини, а жалкую могилку, более подобающую жене какого-нибудь смерда, а не той, которая два десятилетия правила Киевской землей.
«Елена, раба Божья, кесаревна Русов», — было начертано на надгробной плите по-гречески и булгарской «кириллицей». Провожали княгиню ее единоверцы. И среди них — Сладислава, всю ночь просидевшая подле усопшей. Греческий священник, отец Константин, на греческом прочитал молитву.
Всё было, как хотела великая княгиня.
Духарев на похоронах тоже был. Простоял в сторонке, окруженный десятком гридней. Уехал, как только легла на могильный холмик плита с крестом.
Святослав ходил — чернее тучи.
Но позволил свершить над покойницей христианский обряд. Желание усопшей священно. Все знали: не больно-то сын ладил с матерью. Но позволял править своей отчиной по своему разумению. И Ольга правила. И уважали ее. И терпели то, что отреклась от родных богов.
Народ терпел. Ольгины-то бояре сами в большинстве крещеные. Терпели Ольгу, терпели и то, что ромейское подворье в Киеве — самое богатое. Что ромейских купцов в Киеве привечают прежде своих...
Многие роптали. Тихонько. Особенно на бояр Ольгиных. Но — терпели. А как умерла — терпение кончилось. Взроптал народ. Сначала — несмело, с оглядкой. Кому ведомо, как отнесется к этому Святослав. Князь хоть и своей, варяжской веры, а ропоту не любит. Осерчает — утопит недовольных в их собственной крови.
Но князю было не до религиозных распрь. Князя более беспокоила экономика. Пока жила мать, сбор даней и оброков был на ней. Она ставила тиунов и мытарей, посылала за оброком, судила, если местная старшина не могла справиться. Теперь всё это ложилось на Святослава. А тому — не до киевских вотчин. Он великую державу себе воюет. Но и отдавать все целиком в одни руки нельзя. Опасно. Матери Святослав мог доверить такую великую силу. Другим — нет. Потому решил Святослав поделить киевскую вотчину на сыновние доли. Точно обозначить: это — Ярополково, это — Олегово. Был еще Володимир, но ему отрезать надел не надо. Ему — Новгород. Он там уже прижился, в Киев даже в гости не наезжал. Зато на севере со всеми ладил: и с Полоцком, и с Беловодьем, и даже с нурманами. Сколько тут было заслуги самого Володимира, а сколько — его пестуна Добрыни, неведомо. Святослава это не заботило. Главное, чтобы мир был на севере и товары, меха, кость и прочее шли бесперебойно. А вот как с югом быть? То есть кому что — ясно. Олегу достанется часть деревлянской земли, граничащая со свенельдовой. Доля малая, но на прокорм хватит. А вот как быть с Ярополком, который займет великокняжий киевский стол? Хоть и обещаем княжич вырасти славным мужем и правителем, но пока — отрок. Святослав, правда, помладше был, когда княжить стал. Но с ним мать была. И пестуны добрые: Свенельд, Асмуд, Сергей. А с сыном кого оставить? Асмуд — cтap. Ceрегей и Свенельд за Дунаем нужны... Кого? Одним веры нет, другие корыстны, третьи — мелки. Все лучшие — в Святославовом войске. А присмотреть надо. Ярополк хоть и варяжской крови, а крещен. Значит, будет с ромейскими жрецами дружить. А с ромеями дружить — без порток остаться. Конечно, и у Святослава был свой ромей на службе, Калокир. Но что лукавить: окажись Калокир на службе у Ярополка, через краткий срок уже не Калокир служил бы княжичу, а княжич — Калокиру.
