— В овин неси, — сказала Сладислава холопу. И монашку: — Говори, что стряслось?
— Беда, матушка! Ой, беда! — заголосил монашек. — Спаси, матушка! — монашек упал к ее ногам. — Церковь нашу жгут!
— Что ты несешь? — сердито сказала Слада. — Ну-ка встань, говори толком!
На подворье, привлеченные его воплями, выходили люди: любопытная челядь, несколько воеводиных гридней, из флигелька выбрался старый Рёрех... Младший сын Духарева Богослав выбежал из конюшни...
Монашек вскинул голову (Духарев увидел, что под глазом у него наливается здоровенный фингал), всхлипнул громко.
— Церковь жгут! — повторил он. — Нас бьют, Иерея насмерть убили!
— Кто?
Сверху Духарев не видел лица жены, но по голосу понял: поверила.
— Киевские люди...
Сладислава ахнула.
«А ведь действительно беда, — подумал Духарев. — Неужели бунт?»
И опрометью, оттолкнув взвизгнувшую девку, бросился вниз.
Сладино лицо — белее снега, Если бы не держал ее Сергей крепко, упала бы.
— Я знала, знала... — шептала она. — Я знала, что так и будет... О, Господи...
— Не бойся, дочка! — это проскрипел старый варяг. — Никто тебе зла не учинит. Мы не позволим!
Это «мы» в устах старика-калеки звучало странно, однако ж было правдой. Не было в Киеве варяга, который не прислушался бы к слову Рёреха-ведуна. А варяги...
«А варягов в городе нынче сотен пять, не более, — прикинул Духарев, — Остальные разъехались кто куда. Родичей повидать, вотчины проведать. А киевлян — тысячи, нет, десятки тысяч... Правда, и христиан среди них — не менее тысячи. Только здесь, на Горе, не менее пятнадцати дворов. Большинство, правда, в Вышгороде... Эх, жаль что со мной — только Велимова полусотня! Своих гридней тоже распустил: На побывку. Но ведь есть еще Святославова дружина...»
— Зброю мне, одеться! — крикнул Духарев. — Вставай, малой! — рявкнул он на монашка.
Но монашек, похоже, совсем ослаб и голос утратил.
— Поднимите его! — велел Духарез. — Дайте ему меду.
Монашка вздернули на ноги, сунули емкость. Тот сначала головой мотал, потом присосался — не оторвать.
— Хорош! — скомандовал Сергей. — Отберите у него корчагу. Ну как, божий человек, полегчало? Давай, рассказывай...
И монашек, сбиваясь, поведал о том, что случилось.
Церковь их была — при ромейском подворье. Но не внутри, снаружи. Нынче после заутрени, когда братия села к трапезе, в церковь ворвалась толпа. По словам монашка — огромная. Сразу стали крушить да бить. Священнослужителей, монахов, служек... Настоятелю разбили голову дубиной...
Некоторые пытались спастись на ромейском подворье, но там заперли ворота и не впустили никого. А он, монашек, сумел вырваться и убежать. За ним гнались, но не догнали. А он вот — сюда...
Тем временем во дворе собрались духаревские гридни. Десятка два. Остальные — где-то в городе, гуляют. Собирать некогда.
— На коней!
Ему тут же подвели Калифа.
— Батька, я с тобой! — подал голос Богослав.
— Нет, — отрезал Духарев. — Ты, Славка, останешься здесь. Если что, кто мать защитит?
С виду Богослав — совсем мальчишка. Однако ж не мальчишка. Отрок. Юный воин.
— Погоди, муж, вот возьми! — Слада сунула Сергею кринку с молоком, горячую еще краюху...
— Спасибо! — Духарев поцеловал ее нежно, как прежде. — Ничего не бойся, моя хорошая! — глянул через плечо жены на Рёреха... Тот кивнул: не беспокойся, воевода, обережем твою хозяйку.
У ворот Горы толпился народ. С десяток воев (против обычных двух) перекрывали дорогу наверх. Гридни были Святославовы, причем из ближних, покрытые шрамами опытные рубаки. А ведь еще вчера здесь стояли два безусых отрока из Ольгииой дружины.
— Назад, сдай назад, не напирай... — лениво покрикивали они, беззлобно отпихивая древками самых настырных.
Наверх пропускали только тех, кто жил на Горе, челядинов.
Духарева узнали, поприветствовали.
— Кто вас на стражу ставил? — спросил Духарев. — Князь?
— Он.
— А сам где?
— Там, — десятник махнул в сторону Подола. — Дорогу! Дорогу воеводе!
Толпа нехотя раздавалась. Чья-то проворная рука сунулась цапнуть золотую висюльку с узды воеводы. Свистнула плеть. Брызнула кровь. Воришка завопил, схватившись за рассеченное лицо. Толпа зароптала...
В ту же секунду мечи духаревских гридкей покинули ножны.
— Р-разойдись! Постор-ронись! — звонко и яростно хлестнул по ушам голос Велима.
Толпа отпрянула, раздалась к заборам.
Духарев скользнул взглядом по лицам, злобным, испуганным, — никого не узнал. Неудивительно. За десять лет население Киева и пригородов увеличилось раз в пять. И большую часть из этих десяти лет Духарев провел в дальних походах...
Ничего не сказал воевода. Молча двинул коня ениз по улице. Дружина — за ним.
За городской стеной, на ярмарочном поле у Соляных ворот, собралась изрядная толпа. И толпе этой, похоже, было наплевать, что по ту сторону поля, оттуда, где стояла построенная лет десять назад княгиней Ольгой церковь, поднимается черный густой дым. Это было неправильно. Обычно киевляне относились к пожарам очень серьезно. Тушили всем миром и незамедлительно.
Но не сегодня. Сегодня — вече.
Стояли родами и дворами. Большинство — смерды да челядь, однако ж кое-где и высокие боярские шапки мелькали. Отдельно, кучкой, словно бы сами по себе, но на возвышении, перевернутой телеге, — жрецы Волоха.
Еще на одной телеге — ораторствовали. Какой-то купчина с Подола и еще один мужик неопределенного сословия, длиннорукий, как обезьяна, лаялись друг с другом. Толпа вокруг орала. Вече, одним словом. Традиционное народное развлечение. Дубинки и пиво приносим с собой, плюхи и зуботычины получаем на месте. В другое время Духарев послушал бы, о чем дискуссия, но не сейчас. Сейчас его куда больше интересовала горящая церковь.
Духарев и его сопровождающие двинулись сквозь толпу. Люди сторонились, давая дорогу. Здесь никто не пытался ухватить духаревского Пепла за узду. И слов злых вслед не бросали.
Проезжая мимо волохов, Духарев кивнул одному, знакомому, заходившему к нихм на подворье — к Ререху в гости. Жрец тоже кивнул, с важностью. Церковь горела. А вокруг нее, на соответствующем отдалении, цепочкой стояли конные Святославовы гридни и никого не подпускали к пожарищу. По эту сторону оцепления тоже толпился народ, поменьше, чем на площади, сотен семь-восемь. Много женщин. Кое-кого Духарев узнавал: люди из христианской общины. Стояли, смотрели с печалью и смирением.
Кто-то, узнав Духарева, вскрикнул радостно, сунулся к стремени, но гридни не подпустили. Духарев подъехал к оцеплению.
