– Что случилось? – спросил профессор.
– Вместо сына у меня вырос бездельник! – сказала несчастная женщина. – Я в его годы минуту по дому впустую не сидела. Чуть мне кто из родителей подскажет какое дело, сразу бегу справить. Да что там, и просить не надо было: корову из стада привести, подоить, за свинками прибрать, во дворе подмести – все могла, все в охотку.
Гаврилова кривила душой – в деревне она бывала только на каникулах, и работой ее там не терзали. Но в беседах с сыном она настолько вжилась в роль трудолюбивого крестьянского подростка, что сама в это поверила.
– Меня в детстве тоже не баловали, – поддержал Гаврилову Минц. – Мой папа был настройщиком роялей, я носил за ним тяжелый чемодан с инструментами и часами на холоде ждал его у чужих подъездов. Приходя из школы, я садился за старый, полученный папой в подарок рояль и играл гаммы. Без всякого напоминания со стороны родителей.
Профессор тоже кривил душой, но столь же невинно, ибо верил в свои слова. У настройщиков не бывает тяжелых чемоданов, и если маленький Левушка увязывался с отцом, тот чемоданчика ему не доверял. Что касается занятий музыкой, Минц их ненавидел и часто подпиливал струны, потому что уже тогда был изобретателем.
– Помогли бы мне, – сказала Гаврилова. – Сил больше нету.
– Ну как я могу? – ответил Минц, не поднимая глаз. – Мои возможности ограниченны.
– Не говорите, – возразила Гаврилова. – Народ вам верит, Лев Христофорыч.
– Спасибо, – ответил Минц и задумался. Столь глубоко, что, когда Гаврилова покинула комнату, он этого не заметил.
Наступила ночь. Во всех окнах дома номер 16 погасли огни. Утомились игроки и певцы. Лишь в окне профессора Минца горел свет. Иногда высокая, с выступающим животом тень профессора проплывала по освещенному окну. Порой через форточку на двор вырывались шуршание и треск разрезаемых страниц – профессор листал зарубежные журналы, заглядывая в достижения смежных наук.
От прочих ученых профессора Минца отличает не только феноменальный склад памяти, которая удерживает в себе все, что может пригодиться ученому, но также потрясающая скорость чтения, знакомство с двадцатью четырьмя языками и умение постичь специальные работы в любой области науки, от философии и ядерной физики до переплетного дела. И хоть формально профессор Минц – химик, работающий в области сельского хозяйства, и именно здесь он принес наибольшее количество пользы и вреда, в действительности он энциклопедист.
Утром профессор на двадцать минут сомкнул глаза. Когда он чувствовал, что близок к решению задачи, то закрывал глаза, засыпал быстро и безмятежно, как ребенок, и бодрствующая часть его мозга находила решение.
В 8 часов 40 минут утра профессор Минц проснулся и пошел чистить зубы. Решение было готово. Оставалось занести его на бумагу, воплотить в химическое соединение и подготовить краткое сообщение для коллег.
В 10 часов 30 минут заглянула Гаврилова, и Минц встретил несчастную женщину доброй улыбкой победителя.
– Садитесь. Мне кажется, что мы с вами у цели.
– Спасибо, – растроганно сказала Гаврилова. – А то я его сегодня еле разбудила. В техникум на занятия идти не желает. А у них сейчас практика, мастер жутко требовательный. Чуть что – останешься без специальности.
Минц включил маленькую центрифугу, наполнившую комнату приятным деловитым гудением.
– Действовать наш с вами препарат будет по принципу противодействия, – объяснил Минц.
– Значит, капли? – спросила с недоверием Гаврилова.
– Лекарство. Без вкуса и запаха.
– Мой Коля никакого лекарства не принимает.
– А вы ему в чай накапайте.
– А в борщ можно? Борщ у меня сегодня.
– В борщ можно, – сказал Минц. – Итак, наше средство действует по принципу противодействия. Если я его приму, то ничего не произойдет. Как я работал, так и буду работать. Ибо я трудолюбив.
– Может, тогда и с Колей не произойдет?
– Не перебивайте меня. Со мной ничего не произойдет, потому что в моем организме нет никакого противодействия труду. С каплями или без капель, я все равно работаю. Но чем противодействие больше, тем сильнее действие нашего с вами средства. Натолкнувшись на сопротивление, лекарство перерождает каждую клетку, которая до того пребывала в состоянии безделья и неги. Понимаете?
– Сложно у вас это получается, Лев Христофорыч. Но мне главное, чтобы мой Коленька поменьше баклуши бил.
– Желаю успехов, – произнес Лев Христофорович и передал Гавриловой склянку со средством. А сам с чувством выполненного долга направился к своему рабочему столу и принялся было за восстановление в памяти формулы передачи энергии без проводов, но его отвлек голос Гавриловой, крикнувшей со двора:
– А по сколько капель?
– По десять, – ответил Минц, подходя к окну.
– А если по пять? – спросила Гаврилова.
Профессор махнул рукой. Он понимал, что сердце матери заставляет ее дать сыну минимальную дозу, чтобы мальчик не отравился. В действительности одной капли хватило бы для перевоспитания двух человек. И средство было совершенно безвредным.
Под окном два маляра затянули песню. Песня была скучная и, по случаю раннего времени, негромкая. Маляры проработали уже минут тридцать и теперь намерены были ждать обеда.
Минц на минуту задумался, потом вспомнил, что где-то под столом должна стоять непочатая бутылка пива. Он разворошил бумаги, отыскал бутылку и, раскупорив, разлил пиво в два стакана. Затем, плеснув в стаканы средства от безделья, направился к окну.
– Доброе утро, орлы, – проговорил профессор бодро.
– С приветом, – ответил один из маляров.
– Пить хотите?
– Если воды или чаю – ответим твердое «нет», – сказал маляр. – Вот если бы вина предложил, дядя, мы бы тебе всю комнату побелили. В двадцать минут.
Через двор медленной походкой усталого человека шел Николай Гаврилов, который сбежал с практики и придумывал на ходу, как бы обмануть родную мать и убедить ее, что мастер заболел свинкой. Гаврилов обратил внимание, как солнце, отражаясь от лысины профессора, разлетается по двору зайчиками, и испытал полузабытое детское желание выстрелить в эту лысину из рогатки. Но он отвернулся, чтобы не соблазниться.
– А вы пиво уважаете? – заискивающе спросил профессор Минц.
– Шутишь, – ответил обиженно маляр. – Пива третий день как в магазине нет по случаю жаркой погоды.
– А у меня бутылка осталась, – сообщил Минц. Он поставил полные стаканы на подоконник, а малярам показал темно-зеленую бутылку.
– Погоди, – сказал деловито маляр. – Не двигайся с места, сейчас мы к тебе зайдем и разберемся.
Маляры вели себя деликатно, осмотрели потолок, дали профессору ценные советы насчет побелки и только потом с благодарностью выпили по стакану пива.
