Минц включил систему вновь.
Вернулись Грубин с Удаловым.
— Как результаты? — спросил Грубин. — Они теорему угадали?
— Они Пифагора Приудониксом зовут, — сообщил Ложкин. — Нечего нам с ними разговаривать.
— Неужели связь налажена? — обрадовался Удалов.
— Боюсь, что наоборот, — сказал Минц. — Они не хотят признавать нас разумными.
— За что же?
— Их не убеждает, что мы знаем теоремы. Они считают, что мы грязно живем.
— Лев Христофорович! — взмолился Удалов. — Нельзя ли машину наоборот переставить? Чтобы мы им сказали.
— Постараюсь. — Профессор начал щелкать кнопками. — Вот, можете, Корнелий Иванович, общаться с братьями по разуму, сколько вам хочется.
Удалов взял микрофон, прокашлялся и начал:
— Вы меня слышите, братья по разуму?
— Кто вышел на связь, кто вышел на связь без разрешения? — рявкнул в ответ Центр.
— К вам обращаются представители земной цивилизации. Цивилизации, которую вы сейчас увидели собственными глазами и величия которой вы не смогли осознать!
— Хорошо излагает, — одобрил Ложкин. — Ты не стесняйся.
— Выйдите из эфира, вы мешаете нормальной работе, — ответил Центр. — Мы не вступаем в переговоры с аборигенами.
— Мы не аборигены, — возразил Удалов. — Мы можем похвастаться большими успехами в науке, сельском хозяйстве, а также в искусстве и литературе.
— Я его взял на луч, — сообщил другой голос, принадлежавший одному из разведчиков. — Это тот самый, который умеет два и два складывать. Я его узнал.
— Правильно, — согласился Удалов. — Я умею не только считать и писать, как вы высказались в своих разговорах. Я умею также многое другое.
— С ума сойти, — возмутился Центр. — Мы теряем время, а он занимает эфир.
— Присмотритесь к нам! — закричал в отчаянии Удалов. — Нам обидно, что вы нас не признаете. Мы достойны дружбы и товарищества.
— Придется улетать, — решил Центр. — Разведчиков прошу вернуться на корабль. Никогда не думал, что аборигены могут быть настолько назойливы и бестактны.
— Так вы не хотите? — угрожающе спросил Ложкин, отобрав у соседа микрофон.
— Мы ничего не хотим, — сказал Центр. — Оставьте нас в покое. Мы прилетаем к планете, открываем ее.
— Не надо нас открывать, — произнес Ложкин. — Мы уже открыты.
— Мы открываем, — настаивал Центр, — разочаровываемся низким уровнем культуры и технологии, узнаем, что вы живете в муравейниках, портите воду и воздух, истребляете других живых существ, делаем вывод, что вам еще надо развиваться миллионы лет, чтобы получить право зваться цивилизацией, и вдруг вы имеете наглость вмешиваться в наши разговоры, в нашу деятельность и начинаете выпрашивать наше внимание… нет… Нет, так не пойдет. Разведчики на борту?
— Погодите! — воскликнул Удалов. — Еще не все потеряно. Мы будем учиться!
— Все по местам! — скомандовал Центр. — Дети, наша школьная экскурсия на дикую планету закончилась раньше, чем мы предполагали. Но главное вы поняли — когда видите дикаря, старайтесь держаться от него подальше. Дикарь злобен, нахален и навязчив…
Последние слова донеслись уже тихо — понятно было, что корабль пришельцев улетает от Земли в неведомые дали космоса.
— Да… — вздохнул Грубин. — Это были дети.
— От детей разве дождешься чуткости, — сказал Ложкин. — Дети во всем мире нахальные, а если им разрешают еще по космосу шастать, то таких детей лучше и не слушать.
— Разумеется, — согласился Минц, отключая аппаратуру и протирая глаза, — его клонило в сон. — Разумеется, мы можем скептически отнестись к выводам о нашей жизни, которые принадлежат инопланетным школьникам.
— Если бы взрослые, то поняли бы, — проговорил Удалов.
— Если бы это были взрослые, — тихо поправил его Грубин, — они могли бы и не такие выводы сделать. Не в нашу пользу.
— Сколько можно! — возмутился вдруг Ложкин. — Говорю я, говорю везде, что пора заняться очисткой окружающей среды, а то перед космосом стыдно. Ноль внимания! К нам уже космических детей не пускают!
Остальные промолчали.
Упрямый Марсий
Как-то профессор Лев Христофорович Минц зашел к Саше Грубину за солью. Великий ученый, отдыхающий в Гусляре от тревог и стрессов большого города, и талантливый самоучка-изобретатель Грубин были холостяками с несложившейся личной жизнью. Это, а также их преданность Науке, стремление раскрыть тайны Природы сблизило столь непохожих людей. Задушевные беседы, которые они вели в свободные минуты, отличались искренностью и бескорыстием.
Пока Грубин отсыпал в кулечек соль, Минц присел на шатучий стул и прислушался к ровному, заунывному постаныванию сложной конструкции, колеса и колесики которой медленно вертелись в углу комнаты, помогая друг дружке.
— Надо бы смазать, — сказал Минц. — Скрипит твой вечный двигатель.
— Его шум меня успокаивает, — возразил Грубин. — Держите соль.
— Плов собрался сделать, — сказал Минц. — Как ни странно, я лучший в мире специалист по плову. Я позову тебя, часов в шесть.
— Спасибо, приду, — сказал Грубин. — Вот вы предупреждали меня, что вечный двигатель бесперспективен, что работать он не будет. А ведь работает. Вторую неделю. Даже без смазки.
— Это ничего не доказывает, коллега, — сказал Минц, проведя ладонью по блестящей лысине. — Есть сведения, что в Аргентине в лаборатории Айя де Торре двигатель крутится уже восемнадцатый год. Из этого следует только, что это двигатель долговременный, но никак не вечный. Может быть, лет через сто он остановится.
— Ста лет достаточно, — сказал Грубин, упрямо склонив лохматую голову. — А к славе я не стремлюсь. Главное — принцип.
— К славе тебя и не подпустят, — сказал Минц. — И правильно сделают. Наука делается на Олимпе. Ею занимаются люди, отмеченные печатью Вечности. Талантливый дилетант только нарушает поступательное движение прогресса. И наука отвергает вечные двигатели, рожденные в частных квартирах. Вечный двигатель должен создаваться в соответствующей лаборатории соответствующего Института проблем и перспектив продленного движения.
— Почему продленного? Ведь это вечный двигатель.
— Всем известно, что вечных двигателей не бывает. Поэтому, если наука когда-нибудь всерьез возьмется за вечные двигатели, придется придумать для него приличное название, не скомпрометированное за последние столетия шарлатанами и самоучками.
— Значит, мое положение безнадежно?
— Да, мой дорогой. У тебя даже нет диплома о высшем образовании. Ты в положении упрямого Марсия.
— Это еще кто такой?
— Сатир. Провинциальный сатир из Фригии, который имел несчастье подобрать свирель, брошенную Афиной. И знаешь почему?
