Пожарная машина неслась вслед, словно горел родильный дом. Сирена выла, колокол звенел, пожарники привстали на сиденьях и торопили шофера.
— Вот разложенец, — сказал строго сержант, — женщину бросил, сообщницу. Ничего ему не дорого.
— Я и говорю, — ответил Эрик.
— Ничего с ней не станется, — вмешался старик Ерема. — Натура у ней преподлая. Если бы не связи, никогда бы ее близко к царевне не подпустили. Вполне возможно, что это она отравленное яблочко Елене подсунула.
Скоро фигурка Анфисы растаяла вдали, а конь, хоть и волшебный, стал понемногу сдавать, так как в машине было более ста лошадиных сил, даже Ветерку не под силу конкурировать.
Впереди за березами возник кирпичный палец водокачки, пошли по сторонам дороги картофельные участки с прошлогодней ботвой и домики поселка. Люди выскакивали в палисадники, смотрели с изумлением, как полный мужчина на вороном красавце-коне удирал от пожарной машины, и делились на болельщиков: одни хотели, чтобы победил всадник, другие болели за пожарную машину.
У самого перрона, куда только что, по редкому совпадению, подошел поезд и остановился на минуту, машина настигла коня, но тот вскочил, повинуясь приказу Дегустатова, на платформу и поскакал, распугивая мирных пассажиров, прямо к железнодорожной кассе.
Пожарная машина затормозила у перрона, и на ходу пожарники соскакивали с нее, разбегаясь цепочкой, чтобы вору никуда не скрыться. Да и Дегустатов уже понял, что билет покупать некогда.
— Стой! — крикнул он коню, и тот замер. Да так резко, хитрец, что Дегустатов перелетел через голову и покатился по платформе, по затоптанным доскам. Но сундучка не выпустил.
Пока он поднимался, потерял секунды, и за эти секунды высокий молодой человек в сверкающей медной пожарной каске и джинсах, первым соскочивший с машины, оказался совсем рядом и отрезал Дегустатову путь к вагонной двери.
Вид у того был ужасен. Дегустатов был доведен до крайности. Он крикнул, испугав пассажиров и заставив остановиться железнодорожного милиционера, который надвигался, свисток у губ, к месту происшествия:
— Меч-кладенец быстро!
Ветерок тряхнул головой, не хотел подчиняться, но пришлось. Правда, пошел на хитрость, может даже решившую исход дела. Он вложил меч-кладенец в ту же руку Дегустатова, под мышкой которой находился заветный сундук с приданым. Сундук выпал.
Поезд в этот момент уже тронулся. Дегустатов неловко взмахнул тяжелым мечом, стараясь в то же время подобрать сундучок и поспеть к поезду.
— Отойди, убьет! — крикнул старик Эрику. — Меч-кладенец сам собой наводится!
Но Эрик не обратил никакого внимания и бросился к Дегустатову. Тому было поздно прыгать на поезд, и он толкнул мечом в Эрика. Меч своим хищным концом потянулся прямо к сердцу пожарника. И в этот момент сержант с помощниками, успевшими размотать шланг, пустили в Дегустатова сильную струю холодной воды. Меч, так и не достав до сердца Эрика, выпал из руки директора, ударил по сундучку и раскроил его надвое…
Когда ехали обратно в дом отдыха, Дегустатов сидел смирно, оправдывался и сваливал вину на Анфису. Конь Ветерок трусил рядом с пожарной машиной, заглядывал внутрь и поводил глазом, когда пожарники расхваливали его стать и масть.
Эрик разложил на свободной скамье приданое из сундука. Там были две простыни из тонкого голландского полотна, ночная рубашка из настоящего китайского шелка, стеклянный стакан, которому, как объяснил Ерема, цены в сказочном древнем царстве не было. И разные другие вещи музейного значения, нужные девушке царских кровей на первое время в замужестве.
Дегустатов, когда замолкал в своих оправданиях, смотрел на вещи с ненавистью, потому что получалось — страдал он понапрасну.
Подобрали Анфису. Она сидела, пригорюнившись, у дороги. Как только Анфиса забралась в машину, она принялась корить Дегустатова, и они сильно поссорились.
А конь громко ржал, заглядывая внутрь, и пожарники говорили:
— Жеребец, а все понимает.
Когда доехали до дома отдыха, пожарники уже знали всю историю с самого начала и задавали много вопросов про древнюю жизнь, и, если дед Ерема чего забыл или не знал, конь Ветерок приходил на помощь — он многое повидал на своем веку.
С длинным гудком машина въехала на территорию дома отдыха.
— Эй, есть кто живой? — громко спросил конь Ветерок, обогнавший машину, чтобы первому сообщить приятные новости. — Выходи! Победа!
И встреча была радостной и веселой.
Потом пили чай, решали вопросы будущего. И царевна задала вопрос старику Ереме:
— Теперь мне можно замуж за Эрика?
Эрик покраснел, а Александра Евгеньевна строго произнесла:
— Без глупостей, Леночка. Рано тебе об этом думать.
— Здесь порядки строгие, — сказал старик Ерема. — Придется тебе сначала научиться грамоте и счету.
Дверь открылась, вошли директор музея и несколько краеведов.
— Где здесь выходцы из прошлого? — спросил директор.
Как его узнать
Над городом Великий Гусляр гремели громкоговорители, исполняя жизнерадостные песни. Солнце прорывалось сквозь облака. Пионеры в белых рубашонках пробегали туда и сюда. Горожане потоками текли под транспарантами и лозунгами, натянутыми поперек улиц. Автобусы из-под приезжих гостей выстроились в ряд на площади, где раньше стояли торговые ряды, а теперь сквер и покрытый брезентом памятник землепроходцам. Сегодня, в день семисотпятидесятилетия города, памятник будет торжественно открыт.
Жильцы дома шестнадцать сидели во дворе вокруг стола, расшатанного игрой в домино, поджидали, пока жены кончат прихорашиваться, беседовали о прошлом и настоящем.
Корнелий Удалов, в белой рубашке и синем галстуке, причесанный на косой пробор, чтобы прикрыть лысину, оспаривал мнение Погосяна, что есть города лучше Гусляра.
— Например, Ереван, — говорил Погосян. — Две тысячи лет! Три тысячи лет! Пять тысяч лет на одном месте!
— Не в цифрах дело, — возражал Удалов. — Иван Грозный чуть было сюда столицу из Москвы не перевел.
— Неглупый человек был, — упорствовал Погосян. — Передумал.
— Опричники помешали.
— Я и говорю — разве опричники глупые были?
— Трудно с тобой разговаривать, — сознался Удалов. — Плохой ты патриот нашего родного города.
Старик Ложкин, в черном костюме, грудь в медалях и значках, согласился с Удаловым. Он обвел рукой вокруг и сказал:
— Недаром наши предки назвали Гусляр Великим.
— Сами жили, сами и назвали. Ереван никто великим не называл. Зачем называть? Каждая собака знает, — нашелся Погосян.
Разговор перешел на частности. Саша Грубин, который по случаю праздника причесался и побрился, слушал их, слушал и наконец вроде бы без отношения к разговору сказал:
