— Подожди, сейчас! — Лесли бросилась к волокуше, раскопала нужный мешок — тот, в котором еще с марта лежали три ремня с бронзовыми пряжками. Хотела достать самый длинный, с пряжкой-нетопырем — и вдруг сердце екнуло: а что если Джедай тоже из этой банды?! Верить в это не хотелось, но… мало ли…
Она взяла ремень, вернулась к костру, неся его за спиной — и вдруг развернула, блеснув пряжкой:
— Вот, смотри!
В дымчато-серых глазах не мелькнуло ни малейшего узнавания — лишь восхищение человека, которому показали красивую вещь.
— Ух ты-ы! Это что, тоже мне?
— Да, — заулыбалась Лесли, — носи на здоровье.
После завтрака Джедай подошел и спросил, не нужна ли какая-либо помощь. Лесли поручила ему нарезать на полосы оставшуюся оленину. Сама она пока перестирала и развесила на кустах вымокшую ночью одежду, а потом сходила вверх по ручью и накопала корневищ аира — их охотно брали в поселениях.
О вчерашней ссоре они оба, словно соблюдая некую договоренность, за весь день ни разу не упомянули. Лишь под вечер, сидя у костра, Джедай спросил:
— Скажи, ты действительно хочешь, чтобы я остался в ближайшем поселке?
Лесли быстро мазнула по нему взглядом: похоже, спрашивает всерьез. Усмехнулась:
— Только не в ближайшем.
— Почему?
— Там мусульмане живут, — на его вопросительный взгляд пояснила: — Они чужих не жалуют, особенно мужчин. Меня — терпят, но так… — покрутила рукой в воздухе, подбирая слово, — без особой симпатии. Я, по их понятиям, слишком свободно себя веду. А чужого мужчину, если он как-нибудь не так на одну из их женщин взглянет, запросто убить могут. Или кастрировать.
Джедай непроизвольно поежился.
— Вот-вот. Так что тебе туда даже близко подходить не стоит, — с усмешкой кивнула Лесли. И, отбросив шутливый тон, заговорила уже всерьез: — Но вообще… я понимаю, что такая жизнь, как у меня, не всякому подходит. А мужчине вроде тебя, здоровому и с хорошими руками, почти в любом поселке будут рады. Так что решай сам — я тебя, конечно, не гоню, но и держать насильно не стану.
— Но если я уйду, как же ты одна останешься?
«Интересно, он что, ждет, что я сейчас зальюсь слезами и взмолюсь: „Ох нет, не бросай меня, я пропаду без сильной мужской руки!“»? — сердито подумала Лесли. Из-за этого и слова ее прозвучали куда резче, чем ей хотелось:
— Джедай, я с семнадцати лет одна — и пока как-то справляюсь!
Если сейчас обидится — сам виноват, нечего дурацкие вопросы задавать!
Но он даже не огрызнулся — вместо этого подался вперед и сказал нерешительно:
— Послушай… ты сейчас назвала меня Джедаем (А, черт!), и… и не в первый раз уже. Сначала я думал, что это оговорка, но нет… Это что…
— Это слово с твоей татуировки, — вздохнула Лесли. — Пока я не знала твоего настоящего имени, я тебя так называла.
— Какой татуировки?
— На левом плече, вот здесь, — потянулась к нему и коснулась пальцами нужного места.
Джедай мигом стянул с плеча рубашку и, вывернув голову, принялся разглядывать татуировку.
— Эта эмблема означает, что ты служил в морской пехоте США, — объяснила Лесли. Говорить — так уж до конца.
Она уставилась на его лицо, ожидая, что в нем сейчас что-то дрогнет, готовая услышать: «Я вспомнил! Вот теперь я помню все!» Но Джедай лишь удивленно поднял на нее глаза:
— А ты откуда знаешь?
— Мне один человек рассказал. У него на плече похожая татуировка есть.
— Я бы хотел с ним поговорить!
Лесли пожала плечами.
— Пожалуйста! Мы в тех краях примерно через месяц будем.
Почему бы и нет? Заодно она по крайней мере узнает, чем закончилась история с малышом Джимми.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
До поселка, где жил дядя Мартин, они добрались, по прикидкам Лесли, к середине сентября. До того успели зайти в три поселения и более-менее удачно там расторговаться. В первое из них Лесли, как и сказала, пошла одна, в остальные два взяла Джедая с собой. Вел он себя прилично: лишнего не болтал и торговле не мешал; в основном молча сидел в углу.
Что ее удивило, так это реакция на него посельчан, точнее, посельчанок. Ну да, рослый, мускулистый, выбрит чисто — ну и что, в конце концов? У них что, своих мужчин не хватает?!
В первом же поселке, едва их пригласили в дом и она принялась раскладывать товары, какая-то девица лет семнадцати, зардевшись и глупо хихикая, поднесла ему кружку пива, да еще бочком к его плечу постаралась прижаться. Другая женщина, постарше, постреливая глазами, угостила его пирогом.
Не то чтобы Лесли это особо задевало, тем более что сам Джедай вел себя скромно, на заигрывания не реагировал и руки к девушкам не тянул (слава богу, а то еще не хватало с чьим-нибудь разъяренным отцом или мужем объясняться!) Но на нервы действовало, даже непонятно почему.
В следующем поселке повторилось то же самое. Хозяйка дома, где Лесли раскладывала товар, вдова лет сорока, пользуясь тем, что в кухне набилось много народу, чуть ли не дюжину раз протиснулась мимо Джедая, прижимаясь к нему и извиняясь: «Ах, тут не повернуться!» После окончания торговли она угостила их обедом, чего только на стол не выставила: и яичницу с беконом, и колбасу, и овечий сыр… (Прошлой осенью, когда Лесли была одна, ей в этом доме перепала лишь кружка травяного отвара да пара оладьев.) Усиленно приглашала переночевать: «Куда вы на ночь глядя пойдете?!»; приглашала обоих, но воркующий голос и расстегнутые верхние пуговки на блузке были адресованы, несомненно, Джедаю.
К разочарованию хозяйки, Лесли покачала головой: «Нет, нам пора», — и Джедай тут же, не дожидаясь указаний, поволок на крыльцо рюкзаки — похоже, и его это назойливое внимание достало.
За весь месяц они ни разу не поругались — ссора в ночь перед землетрясением оказалась последней. Джедай больше не выступал насчет «мужской» работы, Лесли, в свою очередь, старалась не огрызаться на него по пустякам.
Мало-помалу он вытянул из нее всю историю с Проклятым Городом. Лесли надеялась узнать, каким приемом он завалил парня с ножом, но Джедай сам удивлялся своему подвигу, говорил, что ничего не помнит, и было непохоже, что врет.
Пытался он расспрашивать и про другие вещи — про ее детство, про то, откуда она так хорошо знает травы и разбирается в медицине и где берет вещи на продажу. Лесли отделалась полуправдой насчет заброшенных городов (о складах Форт-Бенсона, естественно, говорить не стала), про детство же рассказала коротко и сжато.
Слава богу, у него хватило такта не выспрашивать подробности. Не то чтобы ей было неприятно вспоминать свое детство — но стоило начать, и заканчивалось это одним и тем же стоящим перед мысленным взором видением: распахнутые ворота Форт-Бенсона, и она бежит, бежит к ним — только чтобы увидеть безлюдные улицы и опустевшие дома…
