Группа поднималась в скорбном молчании, у всех перед глазами стояли окоченевшие трупы товарищей, вчера еще живых и бодрых.
Их путь отмечали пятна крови на снегу, клочья одежды, оставшейся на острых колючках кустарника.
Посреди остановившейся лавины лежал, полузасыпанный камнями, темный продолговатый предмет, похожий на кокон.
Но особое внимание поднявшихся привлекли обломки горной породы: края их были оплавлены, словно камни выбросило жерло вулкана.
Командир вложил в карман куртки несколько образчиков.
— А давай-ка глянем, что это скатилось с вершины, — предложил помощник, указывая на продолговатый предмет.
— Что там смотреть?
— Чепуха какая-нибудь.
— Посмотрим, — решил командир.
Разбрасывая обломки скалы, они добрались до загадочного предмета. Откопали его… и ахнули: перед ними в спальном мешке лежал труп женщины с обгоревшим лицом, черты которого, впрочем, хорошо сохранились. Молодая красавица с безмятежным, каким-то детским выражением лица…
— Так вот они какие, «белые колготки», — задумчиво произнес кто-то.
— Вот кто убил наших ребят.
Из горла рвались гневные слова, но там и застывали: ругаться над трупом было негоже.
— И что с ней делать?
— Тут бросим.
— Падаль!
— Шакалы сожрут.
Командир что-то прикинул и велел:
— Эту тоже вниз стащить.
У него были на сей счет свои соображения.
— Ты что, хочешь предать ее земле? Эту дрянь?
— Убийца…
— Она этого недостойна!
— Там разберемся! — отрезал командир, и они двинулись вниз.
Роксолане снился сладкий сон, которому суждено было стать последним в ее неправедной жизни.
…Они с отцом идут со станции через поселок Ирпень. Раннее летнее утро, тихое-тихое. Их ждет рыбалка на берегу реки. Отец несет рыболовные принадлежности, она шлепает босиком по бархатной пыли, оставляя четкие следы, туфли держит в руке.
— Папа, а почему так тихо?
— Люди еще спят.
— А почему спят?
— Рано.
— А почему петухи не поют?
— Потому что этот поселок особенный.
— Как это?
— Почемучка, — улыбается отец. — Он особенный, этот поселок. В нем не простые люди живут.
— Колдуны? — голос Роксоланки замирает от восторга.
— Не колдуны, а писатели, — поправляет отец.
— А кто такие — писатели?
— Вот пойдешь в школу, узнаешь.
Солнце стоит еще низко, в воздухе стоит прохлада, напоенная ароматом расцветающих яблоневых садов.
Но вдруг становится жарко, невыносимо жарко. Солнце жжет невыносимо. И когда только оно успело так быстро и незаметно вскарабкаться в зенит?..
— Папа, мне жарко!!! — хочет закричать Роксолана, но с ужасом чувствует, что голос ей не повинуется.
Одновременно налетает невесть откуда ураган, который уносит все: и дома загадочных писателей, о которых ей еще предстоит узнать, и дощатые плетни, и раскинувшиеся за ними сады, усыпанные белым цветом, и дальний берег великой реки — все, все унес ураган, в том числе и ее. Он оторвал ее от земли, завертел, как оторванный листок, вырвал руку из руки отца и утащил куда-то в пропасть…
Когда бомба, сброшенная с вертолета, взорвалась, Роксолана так и не успела проснуться.
Бомба испепелила верхушку скалы, но снайперша находилась в пещере, и силу огненного взрыва немного погасили ее стенки. Огненные вихри как бы вывернули наизнанку «гнездо кукушки» и вышвырнули прочь его содержимое. Так она вместе со спальным мешком, поднятая высоко вверх вместе с оплавленными обломками была низвергнута на склон.
А снайперская винтовка и оптический прибор ночного видения, донельзя искореженные, попали в другой поток обломков и по крутому склону сползли в пропасть.
Трупы на морозе хорошо сохраняются.
Обгоревшую при взрыве Роксолану вместе со спальным мешком по приказу командира доставили на военно-полевую базу.
Так уж сложилось на этой войне, что регулярно, по мере «накопления» — если здесь уместно употребить это слово — у русских с чеченцами происходил обмен погибшими.
Полевые командиры привозили погибших российских солдат и офицеров, которые оказались в их расположении, наши отдавали трупы чеченцев, которых противник предавал захоронению по мусульманским обычаям, как того требует Коран.
На этот раз в числе прочих был и труп женщины. Командир, подобравший его на склоне горы, рассчитывал получить взамен кого-нибудь из наших погибших солдат. Ведь в часть, преодолевая все кордоны и КПП, приезжали обезумевшие матери, которые искали своих пропавших без вести сыновей. И уж если сын погиб, то горькой отрадой было увезти на родину для захоронения хотя бы его тело, чтобы знать, где его могила, к какому кресту приходить, чтобы проливать не иссякающие слезы до самой кончины.
Один из чеченских командиров, пожилой, в высоченной папахе, надолго остановился перед обгоревшей снайпершей. Боевик вглядывался в нее так, словно хотел надолго запомнить знакомые черты — он, конечно, узнал ее, гордость своего отряда, которая так удивительно метко поражала неверных. А ведь он так и не успел с ней расплатиться в последний раз…
— Что, узнать не можешь? — спросил наш командир, руководивший обменом, который происходил по принципу «так на так».
— Узнал.
— Бери, это ваша.
Чеченец покачал головой.
— Не берешь? — удивился командир.
— Нет.
— Но почему?
— Она не нашей веры, — ответил чеченец и не спеша перешел к следующему трупу.
