Знакомый таксист — она платила ему щедро — уже ждал, звонил от подъезда: такси подано.
Марта легко поворачивалась на своих устойчивых каблуках, брала с зеркала туго набитую сумку и…
Вот тут ей всегда приспичивало в туалет на дорожку.
Это было что-то чисто психологическое, она не могла покинуть квартиру и сесть в такси без того, чтобы не зайти в туалет.
А с этим целая проблема, потому что, когда вы полностью уже собраны, одеты в платье и меховой жакет, выясняется одна очень интересная деталь.
Под платьем надето боди.
Тут надо пояснить, что сначала Марта хотела надеть вниз только утягивающее белье — такие панталоны, облагораживающие пышность форм. Но с чулками и платьем это неудобно.
Совершенно неудобно.
И вот тогда ее осенила идея с боди. Но он же как сплошной купальник!
И ходить в туалет в нем — сущее наказание.
Марта снова заходила в ванную — это же совмещенный санузел — и вставала, раскрылатившись над унитазом.
Чуть приседала, затем, чертыхаясь вполголоса, оттягивала утягивающий плотный боди, закрывавший промежность, чуть в сторону и…
Ооооооооооооо! Какое наслаждение…
Тугая золотая струя…
И нет того извращенца, любителя золотого дождя, который это оценит.
Сделав свое маленькое важное дело, Марта, не помыв рук, цокала каблучками назад в прихожую.
Порой она даже забывала спустить воду в унитазе.
Ее мысли были заняты уже предстоящим вечером в клубе.
А мочевой пузырь опорожнен.
Глава 6
Инвалидное кресло
Легкий ароматный дым гаванской сигары поднимался к вечернему небу, затянутому тяжелыми дождевыми тучами. Смеркалось, и автоматическая подсветка вдоль дорожек на участке зажглась.
Петр Алексеевич Кочергин курил сигару на свежем воздухе в патио своего большого дома. Патио по-модному отделано плиткой, украшено морозоустойчивыми хвойными в больших керамических горшках. Но все горшки сдвинуты так, чтобы максимально освободить все проезды и все повороты — из патио на участок и к крыльцу открытой веранды дома.
Возле ступеней крыльца оборудован широкий, очень удобный пандус — это чтобы инвалидное кресло Петра Алексеевича…
Да, Петр Алексеевич Кочергин, отец Данилы и Жени, курил сигару в своем инвалидном кресле, из которого не вставал уже много лет.
Кресло — чудо современной медицинской техники — оборудовано электроприводом, сенсорными кнопками. Но для движения по дому всем этим Петр Алексеевич не пользовался. Крутил колеса кресла руками и перемещался тихо, почти неслышно.
Да, да, очень тихо в доме. И пуст он, дом этот, в вечерний час. Все в разъездах, все по делам. И лишь Петр Алексеевич праздно вот так совсем от нечего делать курит сигару и прислушивается.
Горничная в доме, где-то в самых его недрах. Горничная-филиппинка. Ее посоветовали взять знакомые жены Петра Алексеевича. Знакомые — дипломаты. Сейчас, мол, это модно и удобно — горничная-филиппинка. По-русски она знает плохо. Но насчет работы по дому — оооооооооо! Целыми сутками она фанатично и истово убирается, убирается. Словно невидимый молчаливый робот. Глянешь — и нет ее совсем, словно и не существует она на свете, эта горничная-филиппинка. А в доме чистота, ни соринки.
Петр Алексеевич крепче прикусил сигару зубами. Вот так… Смеркается. Осень, темнеет рано.
Для прогулки на свежем воздухе Петр Алексеевич одет тепло — в куртку, вокруг шеи шерстяной шарф, на голове шерстяная кепка. Горничная-филиппинка помогает ему одеваться и раздеваться.
А прежде помогал тот парень… Ну, когда не водил машину.
Но теперь осталась лишь горничная…
Петр Алексеевич неспешно начал объезжать патио, двигаясь в направлении большой клумбы, засаженной последними осенними астрами, декоративной камнеломкой и мхом. Что тут только не делали, на этой клумбе — и японский садик, и альпийскую горку.
А теперь вот засадили все камнеломкой. Она и под снегом зеленеет. И подстригать ее, как газон, не нужно.
Огоньки подсветки на дорожках участка…
Участок немаленький, с фруктовым садом, за которым мало ухаживают, с туями у забора.
Сразу за забором — крутая тропинка в лес, и ведет она к высокому берегу Москвы-реки. Сын Данила летом любит бегать там по утрам. Когда дочь Женя приезжает с мужем Геннадием, он и его пытается увлечь на пробежку.
Но Геннадий к спорту не слишком расположен. И за то, что он не бегает… да, за то, что он вот так демонстративно не выпячивает свою физическую форму, свою энергию, свои возможности, свою свободу, наконец, бегать, прыгать, ходить, да, ходить… Вот за это за все Петр Алексеевич ему благодарен.
Зять исполнен чувства такта. Так считает Петр Алексеевич. А вот сын Данила такта напрочь лишен.
Да и жалости, сочувствия — тоже.
Ох, нет, только не подумайте, что Петр Алексеевич, глава и хозяин этого большого, очень дорогого дома, нуждается в жалости и сочувствии из-за своего инвалидного кресла.
О нет…
Может, лишь в самые первые годы после того, как это случилось с ним. Но тогда дети его — сын и дочь — были еще так юны. Молодость вообще толком не способна к истинному сопереживанию трагедии.
Поддержку Петр Алексеевич получил сполна только от жены. Да, от своей второй жены. С ней он в браке и по сей день.
Но жены сегодня вечером с ним рядом тоже нет. Жена — деловой человек, она очень занята.
А Петр Алексеевич вот тут, дома…
Он курит сигару.
С великим наслаждением он курит великолепную душистую гавану. И ощущает каждой клеточкой своего тела мир, что его окружает.
Патио, где оборудовано все для семейного барбекю. Эту вот вечернюю сырость. Этот ветер с реки, что шумит в саду. Эти огоньки подсветки, что моргают, точно подмигивают ему со стороны дорожек.
Петр Алексеевич медленно крутит колеса кресла руками, потом все же нажимает сенсорную кнопку. И кресло — его домашний трон — медленно и осторожно едет из патио по дорожке в сад.
Он едет один и курит сигару. Сумерки все гуще, осенний вечер накатывает, как океанская волна.
В доме на веранде и в холле внизу включается электричество.
Скоро ужин.
Возможно, к ужину из семьи кто-то приедет. Возможно, все сразу, а может, и никто, потому что все задерживаются в Москве — по делам, и в пробках, и просто так.
Жить за городом вот в таком элитном поселке у Москвы-реки, конечно, престижно. Но тут очень остро чувствуется одиночество.
От этого спасает лишь хорошая сигара.
