Под его поучительным взглядом я почувствовала себя немного униженной. Стоило притащить меня сюда, в чужую квартиру, и уложить на старый матрас, чтобы после копаться в моем запутавшемся сознании.
— Зачем всё это? — Мне было неприятно. — Неужели мало переспать со мной, тебе нужно ещё и душу из меня вывернуть?
Лицо его стало холодным и острым. Юлий обвернулся в простыню и босыми ногами зашлепал по холодному линолеуму в направлении балконной двери.
— Отношения между людьми строятся не по принципу «сплю — не сплю». А с тобой я здесь вовсе не потому, что мне вдруг захотелось сбегать налево от Сатиры, если, конечно, тебе вообще хочется об этом знать.
Из раскрытой двери донесся ночной шум города, вечно страдающего бессонницей. Машины, фонари, лающие собаки… Серый Кардинал захлопнул балконную дверь, унося все тревожные звуки за собой. Сквозь оконное стекло я видела, как он вытаскивает из-под подоконника небольшую белую коробочку. Он, наверное, часто бывал здесь, если знал, где у Наркомана хранится дежурная пачка сигарет.
Эйфория прошла. Одурманивающее чувство его близости, восхищение от желания в его глазах — всё это куда-то испарилось. Взамен меня накрыло раскаяние в совершенной глупости. Опустошение, темнота внутри, словно кто-то выгрыз, выскреб острыми когтями всё, что раньше было в грудной клетке.
В голове, словно бабочка о стекло, билась мысль, что, наверное, это низко: спать с чужим любимым в чужой квартире. На чужом белье, в чужих руках. Мне захотелось спрятаться, с головой укрыться одеялом, как в детстве. Словно там мои демоны не смогли бы меня достать, словно под одеялом я нашла бы мир прежним, ровным и спокойным. Но нет, ведь одеяло тоже было чужим.
Я обвернулась измятым чужим пледом и постаралась не чувствовать себя растоптанной собственными мечтами.
Мне приснился театр.
Ветер разносил по сцене огромные клиновые красно-синие листья. Они шуршали и крошились, путаясь под ногами многочисленных персонажей неизвестного спектакля.
Но нет, это был вовсе не спектакль. Актеры стояли небольшими группами по два-три человека, их было много, очень много, но ни одна пара не была связана с другой. У самого края, под горящей лампой в оранжевом плетеном абажуре персонаж в военной форме на коленях делал предложение простушке в стареньком платье. Его стихи были нежны, но невыносимо обманчивы, льстивы. Недалеко от них спиной к спине стояли девочка и парень-альбинос. У нее были темные волосы, стянутые в два тугих хвоста, а его лицо наполовину скрывала красная бандана. На руках девчонка держала пестрого полосатого кота, и она говорила, что кот зовет ее, что ей нужно уходить. А альбиносу было всё равно, но ни он, ни девочка не делали ни шага друг от друга.
А с противоположной, с правой стороны, у самой кулисы…
— Ты всегда так спишь? — Юлий тянул на себя одеяло, пытаясь стащить его.
— Не трогай меня, пожалуйста, — мне нравился мой сон, я не хотела, чтобы видение разбилось снова о резкие стоны и запах пота.
— Не будь жадиной, мне тоже бывает холодно, — он всё же развернул меня, и я почувствовала морозную шелковую кожу, прикосновение ледяных, пропитанных сигаретным дымом ладоней к моему животу.
— Что теперь? — Спросила я, когда он мирно поцеловал меня в лоб.
— Спи. Ничего плохого с тобой не случится. — Словно в доказательство своих слов он обнял меня чуть крепче, устало вздохнув.
— Обещаешь?
— Да, я обещаю.
И его руки больше уже не раздражали своим холодом, теперь они приятно остужали мою внутреннюю пустоту, которую Юлий оставил после себя.
А с противоположной, с правой стороны, у самой кулисы стоял молодой человек в костюме Пьеро. Его нежный друг протягивал к нему руки, трепетно обнимал его, гладил по голове. Но тот яростно отталкивал его, и когда друг падал на пол, Пьеро жалостливо кричал:
— Почему ты бросаешь меня?! Разве я не достоин любви?!
Друг поднимался, снова делал шаг навстречу любимому, и снова летел на пол, встреченный глухой стеной непонимания под самовлюбленные реплики чёрно-белого лица:
— Безответные чувства — это невыносимая боль! Как же ты можешь так со мной поступать?!
Новая попытка и новый удар в грудь друга. И новый, скорбный плачь Пьеро. Слезы, от которых не течет профессиональный грим:
— Я всего лишь хочу быть рядом, пойми!
Каждый диалог стоящих на сцене актеров причинял душевную боль. От этой боли загорались и гасли толстые невысокие свечи, стоящие на покрове из осенних листьев. Немая публика была мертва. Одна лишь пара молча и с достоинством исполняла свою роль. Они кружились в золотистом осеннем вальсе, скользя меж предающимися пустым словам актерами, глядя только друг на друга.
Только вот именно на них смотреть отчего-то было больнее всего. Молодой парень с удивительно тонкими, красивыми чертами и стройная, зрелая женщина, восхитительная в своем ухоженном увядании.
Утренний свет разбудил меня, заставляя вновь вернуться к реальности. А реальность пахла сигаретами.
Юлия рядом не было. Сквозь приоткрытую балконную дверь в комнату проникал уличный шум и неприятный запах безвкусного табака.
— Зачем ты так много куришь? — Я вышла на балкон, где Серый Кардинал стоял, одетый в одни только тёмные джинсы с рваными петлями для ремня.
— Ты бы оделась, в одной простыни холодно, наверное? — Он смотрел куда-то вдаль, на серые крыши домов, с которых за ночь сполз ранний снег. Смотрел на невзрачные телевизионные антенны, на чердачные деревянные маленькие окошки пятиэтажек, на застиранные майки и колготки, что висели на натянутой бельевой верёвке у дома напротив. Смотрел на усталые облака, серые, как бездомные собаки, лающие во дворе. Только не на меня, не на мои губы, не на моё тело, обернутое в скомканную белую ткань. Он впитывал в себя весь этот умирающий серый мир вместе с никотиновым дымом, только, почему-то, без меня.
— Юлий, — я взяла его ладонь и прижала к своей щеке. Только тогда он вздрогнул, словно проснулся, и бережно обнял меня за плечи. — Юлий, хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь? Что ты любишь?
Он чуть улыбнулся, отвечая мне дрожащим голосом:
— Не нужно. Я не голоден.
Юлий молчал несколько минут, прижав мою голову к своей груди. Я не могла видеть его лица, но руки его немного дрожали, передавая мне неизвестно откуда взявшуюся тревогу.
— Действительно холодно, тебе стоит одеться. Мы должны вернуться, — он легонько подтолкнул меня к балконной двери: — Иди.
Войдя в комнату, я обернулась. Юлий стоял, неподвижно глядя в одну точку. В его взгляде было отчаяние, в уголках глаз скопились застывшие слезы.
Даже беспорядочно разбросанные вещи не воскрешали призраков того, что было между нами ночью. И из моей памяти уже начинали выпадать кусочки пазлов, которые хранили в себе то, что я чувствовала в те или иные моменты.
