Вот уже несколько лет Рафаэль работал начальником цеха на заводе железобетонных изделий, находившемся в подмосковном Лыткарино. Этот цех, выпускавший различные стройматериалы, был возведен в некотором отдалении от основного заводского комплекса, на самой окраине небольшого городка, расположившегося на юге от Московской кольцевой автомобильной дороги. Оттуда до спального микрорайона Выхино в Москве было всего каких-нибудь полчаса езды на автомобиле, а именно там Рафаэль приобрел для себя и своей семьи новую пятикомнатную квартиру со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Среди «немыслимых» удобств Рафаэль называл ванную комнату, в которой при желании очень легко можно было развернуть маленький бассейн, кухню со всевозможными СВ-печками и бытовыми комбайнами, а также отдельную комнату для спортивных тренажеров. Кстати, последнее помещение из вышеперечисленных хозяин любил больше других, проводя в нем по многу часов в свои выходные дни за занятиями на тренажерах.
Вот и в этот поздний вечер Рафаэль, расслабленно откинувшись на заднем сиденье служебной «Волги», мчавшейся в сторону Москвы, с удовольствием размышлял о том, как приедет домой, переоденется в спортивную форму, погоняет перед сном на велотренажере, покрутится в свое удовольствие на кольцах, а потом — самое приятное! — займется вибромассажем.
Когда белая «Волга» подъезжала к высотному дому, где жил Рафаэль, молодой водитель по имени Коля с залихватским чубом, выбивавшимся из-под кепки, взволнованно спросил у начальника:
— Рафаэль Гиганович, это не от вашего ли подъезда только что «скорая» отъехала? Вон помчалась к Рязанскому проспекту…
— Да вроде нет, — беспечно пожал плечами начальник. — Мои чада и домочадцы должны быть бодры и здоровы, как и их родной отец. Впрочем, может быть, опять что-то с тещей приключилось… — Рафаэль несколько напрягся, переменив позу. — Ты же в курсе, что она после инсульта потеряла дар речи…
— Да, вы говорили, — кивнул Коля. — И знаете, я где-то даже вам завидую. Моя тещинька так остра на язык, что лучше сразу застрелиться. Хорошо еще, что я свою жену Ирку сумел уговорить жить отдельно от ее родичей. А то бы полный аут!..
Выйдя из машины, Рафаэль, прежде чем двинуться к подъезду, наклонился к приоткрытому ветровому стеклу дверцы водителя, проговорив:
— Ты вот что, Коля! Завтра заезжай за мной немного позже. Скажем, часам к десяти. Понял меня?
— Договорились, — ответил водитель, трогаясь с места.
Достав из почтового ящика вечернюю газету и какие-то рекламные проспекты, Рафаэль, который все еще не думал о плохом, зашел в кабину лифта и нажал на кнопку девятого этажа. Сердце у него тревожно забилось только в тот момент, когда он увидел, что железная дверь его квартиры почему-то распахнута настежь.
Быстро вбежав в прихожую, он услышал женские рыдания и стоны, раздававшиеся с кухни.
— Что?.. Что такое?! — вскричал он, появляясь на пороге кухни.
Его русская теща Надежда Афанасьевна — полная седовласая женщина лет шестидесяти — сидела за столом и из ее глаз ручьями лились горькие слезы.
— Что случилась, мама?.. — тревожно спросил Рафаэль.
— У! У-у… Угу! — попыталась что-то изобразить руками в воздухе заплаканная теща.
— Ничего не понимаю! — в сердцах треснул кулаком по столу хозяин квартиры. — Где Машка? Где, в конце концов, Кариночка?
Теща тяжело поднялась со стула и пошла в ванную комнату, всем своим видом приглашая Рафаэля за собой.
— Что еще?.. — спросил он и тут же замолк, увидев на полу ванной комнаты небольшую горку из личных вещей, в которых сразу признал цветастое платье и нижнее белье своей двенадцатилетней дочери Карины. — Ничего не пойму… Что это еще за дела?
— У-у! Угу! — настойчиво тыкала пальцем в груду тряпок теща.
Рафаэль нагнулся и двумя пальцами осторожно поднял белые девичьи трусики, сразу заметив на них бурые пятна высохшей крови. И тут же, словно удар по голове, пришло понимание происшедшего.
— Значит, «скорая» приезжала все-таки в нашу квартиру… — пробормотал он, зачем-то комкая девичьи трусики в руках и запихивая их в карман кожаного пальто, которое он позабыл снять.
Надежда Афанасьевна подергала зятя за рукав, снова приглашая за собой. Рафаэль пошел за ней, мотая головой, как бык на привязи. Теща провела его в комнату Карины и показала на исписанный лист бумаги, лежавший на кровати дочери рядом с ее любимой большой куклой в подвенечном наряде.
Рафаэль жадно схватил листок бумаги и принялся с трудом разбирать малограмотные каракули жены Марии Ивановны, которую он привык больше называть попросту Машкой.
«С нашей Кариночкой несчастье, — писала жена. — Ее возле школы поймали четыре подлеца и снасильничали… Повезла ее в больницу. Фельдшерица со «скорой» сказала, что надо сообщить об этом в милицию. Они должны забрать вещи Карины. Позвони в милицию…»
Несколько раз перечитав записку, Рафаэль горестно опустился на постель дочери и, ласково поглаживая ее куклу, так, будто это была сама Карина, глубоко задумался.
«Сообщить в милицию… Ну, уж нет! — скрипя зубами, яростно шептал он. — Тогда эти подонки слишком легко отделаются. Я уготовлю им кару пострашнее, чем любая зона. Они у меня собственное дерьмо жрать станут! В крови умоются! А потом? Потом будет видно…»
Встав с постели, так и не снявший пальто Рафаэль, взял цветную фотокарточку размером 13 на 18, на которой была запечатлена в полный рост его дочурка — веселое черноглазое и длинноногое создание, выглядевшая гораздо старше своих двенадцати лет, и, держа ее в руке, подошел к телефонному аппарату. Быстро набрав чей-то хорошо знакомый номер, он проговорил в трубку:
— Это я, Рафаэль! Узнал? У меня большое несчастье. Помочь можешь только ты. Надо срочно встретиться и поговорить. Нет, по телефону нельзя. Сможешь подъехать к станции метро «Выхино»? Хорошо. Я буду ждать тебя через полчаса в сквере, напротив выхода из метро. Да, это если идти в сторону Института управления. Договорились? До встречи!
Никто из сослуживцев Гатауллина даже не догадывался о том, какое несчастье стряслось в семье их руководителя, а сам Рафаэль делиться своим горем ни с кем не собирался. Весь следующий день после того, как Рафаэль узнал об изнасиловании дочери, он провел на своем обычном рабочем месте — в кабинете начальника цеха. И только самый внимательный наблюдатель из его рабочих, кто слишком хорошо знал начальника цеха, мог бы заметить некоторую нервозность, выражавшуюся в постоянной беготне Гатауллина по разным производственным помещениям.
Чтобы хоть как-то отвлечься от горьких мыслей о судьбе дочери, которые периодически накатывали на него, будто снежные лавины, Рафаэль старался целиком и полностью окунуться в повседневные дела. Но в какой-то момент он снова вспоминал то, о чем не хотел сейчас думать и тогда в остывших глазах зажигался огонь неутолимой злости, просыпалось нетерпеливое ожидание того момента, когда он самолично сможет посчитаться с обидчиками своей единственной и горячо любимой дочери.
