— Много у вас найдется подобных сюжетов, мастер Орест?
— Найдется. Сюжетов много, бумаги мало. Потом я буду рисовать их на больших холстах.
Он сдвинул с места одну из больших гранитных заготовок, под которой открылся тайник с рисунками. Как оказалось, для набросков своих Отшельник использовал все, что попадется под руку: тетрадные листы, обрывки газет, даже сигаретные пачки.
— Главное для вас — запечатлеть новый замысел, пока он не потерял своих очертаний, так я понимаю?
— Я уже потерял великое множество замыслов, — мрачно признал Отшельник. — Времени нет, бумаги нет.
— Почему же вы не попросили у меня, ну, хотя бы бумаги, цветных карандашей? — спросил штурмбанфюрер, рассматривая рисунки. На каждом из них действительно был запечатлен какой-то необычный сюжет, большинство из которых напоминали кошмарные видения.
— Вы приказали вырезать «Распятия» и я вырезал.
— Но я не знал, что вам являются такие видения. Очевидно, вас сдерживало что-то другое. Рассчитывали взять все это с собой в побег?
— Вряд ли отсюда удалось бы бежать. Просто рисовал. Не мог не рисовать.
— Так почему не обратились?
— Вы ведь эсэсовец.
— Да, эсэсовец.
— Значит, фашист. Такой не поможет.
— Но ведь до сих пор только я и спасал вас. И потом, почему бы вам не вспомнить, что я дворянин из древнего рода и офицер?
— Мастера вы боялись потерять, который бы умел создавать «Распятия». Потому и спасали.
— Тоже верно: боялся, — безинтонационно как-то признал Штубер. — Давай договоримся: разбираться, кто был эсэсовцем и фашистом, а кто, наоборот, коммунистом и энкаведистом; и кто больше повинен в этой войне и в репрессиях против собственного народа — коммунисты или фашисты, будем после войны. Да и разбираться, по всей вероятности, будут без нас. Я же могу лишь обещать, что отныне у вас будет много бумаги, много холстов и много красок. И мой вам совет: больше и чаще прислушивайтесь не к ненависти своей, а к таланту.
Несколько штрихов Орест нанес на бумагу в полном молчании, но чувствовалось, что он занервничал и рисунок «не идет».
— «Распятия» мои тоже отсюда увезут? — спросил он, видя, что Штубер удаляется.
— Вы хотели бы, чтобы их оставили здесь?
— Кому они нужны будут в брошенных подземельях? А там, на земле, хоть кто-то да помолится на них.
— Один из флигелей родового замка «Штубербург» мы превратим в «Музей мастера Ореста». Если вы попытаетесь разнообразить свои скульптуры, в частности, фигуры Христа, от ворот замка до двери музея будет вести Аллея Распятий. Фотографии которой обойдут все ведущие газеты мира.
— Правда, там будет указано, что значительная часть этих скульптур была изготовлена в подземельях «Регенвурмлагеря», в мастерской «СС-Франконии», где скульптор пребывал в роли военнопленного.
— А почему вы решили, что это умалит их достоинство? Уверен, что именно это обстоятельство создаст Аллее Распятий особый шарм, подогреет интерес и к личности автора, и к его творениям.
28
Софи спала в его постели сном праведницы. Раздетая, с оголенной грудью, она лежала под солдатским одеялом, разметав руки и призывно как-то подогнув ноги. На фотографии она могла бы напоминать спортсменку, запечатленную в момент взлета над ямой по прыжкам в длину.
Поначалу Штуберу показалось, что Софи лишь притворяется сонной, однако, наклонившись над ней, понял, что женщина действительно спит, и пожалел, что рядом нет Ореста. Наверняка эта поза спящей дивы натолкнула бы его на какой-то оригинальный сюжет. «Или тотчас же удушил бы тебя из ревности, — охладил свой пыл Штубер. — Вряд ли он решился брать Софи прямо в мастерской, да и она вряд ли решилась бы... Значит, теперь Отшельник изнывает в яростной неудовлетворенности. В любом случае, пред ложем оголенной женщины тебе, корсар семейных уз, лучше представать в одиночку».
Взяв дверь на защелку, Штубер быстро разделся и долго, страстно исцеловывал ее щеки, грудь, шею. Все еще пребывая где-то между сном и пробуждением, Софи отвечала движением на движение, поцелуем на поцелуй, страстью на страсть. И лишь когда эта страсть достигла самой высокой точки кипения, вдруг встрепенулась и, по-кошачьи изогнув спинку, обхватила ногами его ноги. Ярость, с которой Жерницки терзала его в последующие минуты, могла поразить не только мужчину, уже в течение нескольких месяцев не познававшего женского тела, но и самого отпетого юбкострадателя.
— Извините, барон, кажется, я слегка увлеклась, — молвила Софи, опомнившись уже тогда, когда Штубер попросту не способен был сколько-нибудь активно реагировать на ее сексуальные порывы. — Со мной это время от времени случается.
— Это было прекрасное «увлечение».
— Хотите уговорить меня продолжить?
— Увы, к сожалению...
Софи рассмеялась, и Штубер вопросительно взглянул на нее.
— Вспомнила французскую поговорку относительно того, что в мечтаниях своих мужчины всегда пытаются получить от женщины больше, нежели способны взять. Но потом сказала себе, что ведь и женщины подвержены тем же мечтаниям, пытаясь получить от мужчин нечто такое, что...
— Прекратите издеваться, Софи, — благодушно пробубнил Вилли, — вы же прекрасно знаете, что в обоих случаях выводы не в пользу мужчин.
— Потому и говорите с таким спокойствием, что знаете: вас эти притчи не касаются, — снисходительно вывела его из-под удара Софи.
— Не оправдывайтесь, Герцогиня. Вы и в постели с мужчиной ведете себя так, словно засланы туда с диверсионной целью.
— Выражайтесь конкретнее, барон: с целью окончательно вывести из строя еще одного бойца сексуального фронта.
— Именно это и имелось в виду.
Страстный поцелуй, которым барон и Софи обменялись после этих слов, в любом случае мог быть истолкован обоими лишь как жест примирения. Еще с минутку понежившись в объятиях друг друга, они, не сговариваясь, подхватились с постели так, словно услышали сигнал ночной тревоги. Оделись тоже с быстротой, за которую их похвалил бы любой унтер-офицер из учебной команды новобранцев.
— Насколько я понял, вы успели основательно поговорить с Орестом?
— Возражений не последовало. Он готов осваиваться в вашем родовом флигеле и работать во славу европейского искусства.
— У меня создалось такое же впечатление.
— Но с переправкой его в замок пора торопиться. Памятуя, что в крещенские морозы германские воины теряют свою былую воинственность, к Новому году русские наверняка перейдут в наступление. Тогда уже отправка в тыл машины со скульптурами будет расцениваться как элемент панического бегства, или, в лучшем случае, эвакуации. Теперь же это всего лишь забота о произведениях искусства.
