– Я сказал лишь, что мир сочтет вашу жизнь разрушенной, – в ответ на ее тираду заявил Квин. – Я вовсе не говорил, что я считаю вас никчемной или распущенной.
– Но я непременно стала бы такой, проведи с вами хоть одну ночь.
– Я очень на это надеюсь, – сказал он с откровенной улыбкой, не заметить которую даже в лунном свете было невозможно.
– Бог мой! Вы невыносимы! Я не собираюсь спать с вами. У меня и так уже достаточно проблем, не хватало еще быть вашей любовницей.
– Мы еще не обсуждали условий, – сказал он и, скрестив руки на груди, с улыбкой смотрел на нее сверху вниз. Судя по всему, негодование оказалось проигрышной тактикой, так как его это, очевидно, только подзадоривало. Впрочем, это происходило в большинстве случаев. – Вы еще можете передумать.
– Здесь нечего обсуждать.
– Я буду очень и очень щедр.
– Если бы я сказала «да», то мы могли бы решать, стану я дешевой шлюхой или дорогой куртизанкой. Но поскольку я не собираюсь становиться никакой шлюхой вовсе, то этот вопрос теряет всякий практический смысл.
– Не стоит употреблять это слово, Селина. – Квин, нахмурившись, сурово посмотрел на нее. Ну вот, кажется, и она преуспела в своей задаче пощекотать ему нервы, не так ли? Быть может, в конце концов, и он был не вполне искренен. – Я ведь попросил вас быть моей любовницей, а не дарить свою благосклонность всем моим знакомым.
Они стояли чересчур близко друг к другу, а потому она чувствовала себя некомфортно, даже несмотря на то, что он стоял спокойно, просто сложив руки на груди.
– То есть финансовые договоренности, о которых вы упомянули, не делают меня шлюхой?
Лина представления не имела, как ей хватает выдержки, чтобы стоять перед ним и вести этот спор, метко отвечая на каждую его реплику. Видимо, во времена своего отчаянного бегства из дома викария она и приобрела этот несгибаемый стержень, который позволял ей стоять на своем до последнего и достойно вести любой спор и борьбу.
– Брак – это тоже своего рода финансовая сделка, – заметил Квин.
Лина оставила свои мысли и снова сосредоточилась на человеке, стоявшем перед ней.
– Или, быть может, вы вышли замуж по любви? Что-то не похоже на то.
– У меня не было выбора, когда я совершила этот поступок, – подавленно проговорила она. «Но он у меня был; я могла вновь убежать, но я осталась и попыталась сделать хоть что-то для своей тетушки и ее девушек. Нет, я больше не маленькая, беспомощная мышь…» – Меня заставили, угрожая при этом другим, дорогим мне людям. А замужество – это вещь постоянная и неизменная, по крайней мере, так должно быть. Ведь от этого зависит безопасность и благополучие детей…
Она почувствовала, что голос ее теряет уверенность при мысли о той хрупкой защите, которую дало ей самой замужество ее матери.
– И что я должна буду делать, когда вы снова уедете за границу или просто устанете от меня? Вероятно, мне придется искать другого мужчину.
– У вас уже есть определенное наследство. Я же позабочусь о том, чтобы, когда мы расстанемся, вам никогда не пришлось бы посвящать себя какому бы то ни было мужчине, если только сами этого не захотите. Я не обещаю вам роскоши, Селина, но я обеспечу вам независимость, если вы и сами будете вести себя благоразумно.
– Но почему я? – Селина озвучила свой вопрос, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и мягко, не выдавая тот гнев, что кипел в ней, но предназначался ему лишь в той же мере, что и ей самой, за ту глупую фантазию, в которой она смела вообразить, будто нравится ему.
Этот вопрос определенно вывел его из равновесия, и в первый раз Лина увидела Квина Эшли растерянным. Как правило, женщины не спрашивают «почему?», когда мужчина вроде него останавливает на них свой выбор; они лишь восторженно улыбаются и говорят «да».
– Вы очень привлекательная женщина, – произнес он после минутного раздумья. – Вы мне нравитесь, и я думал… что тоже не противен вам.
– К тому же это так удобно, – сказала Лина, с улыбкой довершив его объяснение.
– Да, и это тоже. – Квин, должно быть, заметил весьма откровенную ловушку и обошел ее с присущей ему легкостью. – Если в делах такого рода вообще может идти речь об удобстве. На мой взгляд, единственное, что имеет значение, – это взаимная симпатия.
– Тогда это необыкновенная удача, что вы так привлекательны и обворожительны, так опытны и изысканны в манерах, милорд, – тихо проговорила Лина. – Однако я не считаю, что это умаляет тот факт, что вы находите возможным воспользоваться моим шатким положением ради удовлетворения собственных желаний.
– Черт возьми, Селина. – Он выпрямился, нахмурился и сделал шаг ей навстречу.
– Вы можете считать меня наивной мечтательницей, милорд, – сказала она, отступая от него, – но я действительно не смогла бы быть к человеку более благосклонной, будь у него эффектная внешность, бесконечное очарование и опыт. Или деньги. Все, чего я хочу от мужчины, чтобы он любил меня и был ко мне искренне привязан, чтобы видел во мне личность, а не нечто удобное или полезное в данный момент жизни.
– Вы хотите, чтобы я признался вам в любви? Вы это хотите от меня услышать? – настаивал Квин. – Что ж, если ложь позволит вам легче согласиться, то будет вам ложь, Селина. Вот только я был уверен, что вы искренны и всегда честны с собой.
– Теперь вы обижаете меня и оскорбляете мои чувства, – проговорила она сквозь зубы. – Что бы вы ни сказали, ничто не заставило бы меня поверить в то, что вы меня любите, и что бы вы ни сделали, ничто не заставит меня лечь к вам в постель. Теперь вам понятно?
– А вы не боитесь, что я разыщу вашего мужа и стану угрожать вам этим? – спросил он. – Похоже, вы хотите заставить меня найти для вас самые неприятные мотивы.
– Нет, я не боюсь, – сказала Лина. – Подобным поведением вы оскорбили бы чувство собственного достоинства, а вы ни за что не стали бы делать того, что могло бы понизить вашу самооценку, не так ли?
Она решительно развернулась и пошла прочь, сердце ее бешено билось, и она едва могла вздохнуть от напряжения. Абсолютная тишина у нее за спиной казалась более пугающей, чем любая вспышка самого неистового гнева.
Глава 9
Квин наблюдал за впечатляющим отступлением Селины, и в нем боролись пылкое негодование и недоверие. Из всех самых безумных, самодовольных и нерациональных женщин, с которыми он терпел неудачи, она казалась самой худшей. А какая между тем у нее была альтернатива? Приползти на коленях к своему старому мужу в надежде на прощение? Нет, вряд ли она пойдет на это, если он был жесток с нею. Она расстелила постель, и если она была не готова оказаться в ней с ним, то выбор ее был крайне ограничен.
Она же не нашла ничего лучше, чем сказать, что согласится переспать с ним, только если он признается ей в нежной привязанности, затем оскорбила его, когда он отказался от этого абсурда, а в довершение всего с презрением осмеяла его чувство юмора.
