Зильке лежит, как лежала. Впиваюсь в нее взглядом, не могу поверить, что только что она приковала меня к себе ледяными узами. Она такая же, как была. Спокойная, с закрытыми глазами, со сжатыми губами, не шевелится, не дышит, однако живая. Ложусь рядом. Кладу руку ей на живот. Ладонь повторяет его форму, поэтому выгибается, как матрица, с которой позже можно будет отлить много-много форм, которые будут напоминать мне, что произошло или могло произойти с Зильке.
Рука Зильке касается моей. Кажется, в том месте, где они встречаются, куча червей роет ходы сквозь мои кости. Поднимаю ее руку, однако не выдерживаю. Она свешивается и падает, неподвижная, как если бы была рукой не человека, а искусственного живого существа. Так лежат наши руки, одна рядом с другой. Моя, не потерявшая надежду воскреснуть. Ее, обреченная отдаться той, у которой есть силы превратить ее в живую и страдающую.
Лежу, прижавшись всем телом к ее телу, и не двигаюсь. Пальцы моих ног касаются ее пальцев. Ее маленькие соски вдавливаются в ямки моих. Мои кисти лежат на ее кистях. Мой подбородок упирается в ее подбородок. Мой живот прижимается к ее утробе. Ее половой орган хранит мой. Так мы лежим и не двигаемся. Понимаю, что она ничего не чувствует. Я тоже, хотя лежал бы так на ней и лежал. Не знаю, хотела бы она лежать на мне. Точно так же. Да, чтобы ее пальцы касались моих, ямки грудей прижимали соски, кисти рук лежали на кистях, подбородок опирался на подбородок, живот прижимался к моему, половой орган покоился в моем. Очень хотел бы ее об этом спросить, однако знаю, что она не ответит, не удостоит даже самым слабым звуком, способным зажечь надежду: в том, чтобы превращаться друг в друга, есть смысл. Ничего не спрашиваю, ничего не говорю. Просто лежу, и все. Сердце, кажется, выскочит из груди, из ушей брызнет кровь, вены лопнут, кожа потрескается от боли.
Ничего не происходит. Ничего.
Не чувствую, как она начинает шевелиться. Не чувствую, как она потягивается. Не чувствую, как она высвобождает свои ладони, придавленные моими. Ничего не чувствую. Просто ощущаю, как скатываются на пол только что выцарапанные ее ногтями мои глаза. Слышу, как они ударяются об пол и, подпрыгивая, катятся в угол. Это я еще успеваю услышать. Успеваю, потому что вскоре ее язык забирается в одно, потом другое мое ухо и пробивает барабанные перепонки, как девственную плеву. Ничего больше не слышу. Ничего больше не вижу. Знаю только, что острыми, как бритва, зубами она откусывает мне нос. Знаю, что жует его. Знаю, что проглатывает, потому что ее двигающиеся челюсти касаются то одной, то другой части моего лица.
Обжигающий жар. Невиданный, никогда прежде не испытанный. Он охватывает все мое тело, в котором пульсируют последние оставшиеся у меня органы чувств. Только они еще принадлежат мне. Лежу на спине. Пилы зубов Зильке режут мне шею, родничок. Она режет меня и делит на части.
От тела отделяется голова. Не жалею, так как она мне не нужна. Для страсти не нужна голова, потому что без губ, глаз, ушей можно целовать, ласкать и любить другие части тела. Они у меня еще есть. Трогаю упавшую рядом с кроватью голову. Она уже остыла. Хочу гореть, сгореть, поэтому ее прохлада ничего не значит. Хочу трогать то, откуда распространяется жар. Увы, нет сил. Могу только лежать. Не двигаясь.
Зильке режет меня бритвами зубов. Теплая липкая жидкость течет по моему телу. Не знаю, мне ли она принадлежит. Неважно. Зильке зажимает грудью мою шейную артерию. Кровь перестает течь. Она свертывается, превращая грудь Зильке в неотъемлемую часть моего тела, соединяющую ее со мной.
Ее руки мнут мою грудь, которая поднимается, словно желая разорваться. Пальцы ощупывают мышцы, ногти пытаются их разорвать. Я уже без груди. Сейчас она должна будет увидеть голые ребра. Так и есть. Она обдирает одну за другой мои кости. Она уничтожает мое тело. Уничтожает и целует, слюнявит языком каждую частичку. Боль переплетается с удовольствием. Хочу потерять всего себя, чтобы испытывать и испытывать ее мягкость, даруемую мне ни за что. Костей все меньше. Жалею, что человеческое тело такое жалкое, лишенное глубины и протяженности.
Зильке сосет мои мышцы. Сосет и глотает. Она ненасытна. Хочу руками обвить ее тело. Хочу сжать ее в своих объятиях, чтобы она еще глубже погрузилась в меня. Хочу, чтобы мои руки были сильными. Увы. Увы. Они отделены от тела. Они отделены от того, чего уже давным-давно нет. Я жалею, что у меня нет рук. Жалею, что не могу ей помочь. Жалею, что я такой бессильный – отдавшийся, ждущий и надеющийся, что у нее хватит сил уничтожить меня. Не хочу верить, что ее силы ослабевают. Не хочу знать, что ей не хватит страсти. Не хочу.
Зильке чувствует каждая моя уцелевшая клеточка. С каждой утраченной клеточкой это чувство только усиливается, так как переходит в оставшиеся. Чувствую ее, и мне не нужно разума, головы, мудрости, интеллекта, веры, покаяния, отпущения грехов, пророчеств, космоса, Марса, Сатурна, Венеры, менхиров, алжирского вина, разговоров, развития, библиотек, ближних, врагов, креста, свечей, красок, свастик, курений, лозунгов, барокко, музыки и еще много чего. Происходит чудо. Тайна, которую невозможно выразить, раскрывается.
Она целует мою печень, почки, кишки. Целует и уничтожает. Понимаю, что, когда меня уже не будет, я обрету новую жизнь в ней, а это самая большая благодать, на какую можно надеяться на этой земле. Моего туловища не осталось. Его никогда и не было. Как и головы на плечах.
Мои ноги вытянуты вверх. Пальцы, ступни спускаются по ее рту и залезают в утробу. То, что осталось от меня, ползет в ее тело. Ползет и чувствует, что здесь надежно, хорошо, приятно, уютно. Зильке, впившись ногтями в мои бедра, жует и лижет, целует и кусает. Осталось каких-то несколько клеточек. Они последние, однако в них сосредоточивается и собирается вся моя суть, разум, предназначение.
Последняя частица моего тела, души и духа. Она умирает. Она уже умерла. Мертва.
Невыразимое облегчение. Вот и все. Больше не нужно слов. Ничего не нужно. Только это стоит пережить. Все остальное ерунда.
Зильке, чудодейка из Пруссии. Зильке, святая из Мюнхена. Зильке, превратившая меня в того, кем я когда-то был, кем хотел быть, кем страстно желал стать. Зильке, вернувшая меня в первоначальное состояние. Зильке, не произнесшая ни слова. Зильке, холодная и горячая. Зильке, мраморная богиня. Зильке, рай в аду. Зильке…
Хочу, Зильке, тебе позвонить. Хочу услышать твой голос, хочу сказать тебе несколько слов, хочу поблагодарить, хочу объяснить, что я благодарен за то, что не встретил тебя. Все тебе хочу сказать. Хочу сказать даже то, чего не знаю и никогда не узнаю. Хочу, чтобы ты знала, что никогда со мной не встретишься, не познакомишься, не узнаешь меня… Страстно хочу залить тебя потоком бессмыслиц и нелепостей, в котором будет то, что мы могли бы испытать вместе, но что не было суждено. Хочу, чтобы ты познакомилась с безумцем и ужаснулась. Хочу, чтобы ты влюбилась и бросила. Я не знаю, чего хочу от тебя… Не знаю наверняка и знать не хочу. Не хочу.
– Я хотел бы поговорить с Зильке, – набрав по памяти ее номер телефона, говорю ответившему.
– С кем? – переспрашивает недовольный голос.
