– Каждый Остров является Островом Сокровищ, – произнес Сынок, щуря крошечные глазки.
– Да мы знаем, сына, не пизди, – лениво сказал Дунаев, вставая и отрясая песок с одежды. – Ишь ты, массовик-затейник у меня растет. В кого только?.. Ну, прям как в поговорке: яйца куру учат.
– Как ты сказал? Яйца куру учат? – заинтересованно переспросил Сынок и переглянулся со своими друзьями.
– Ну да. А впрочем, пошли за сокровищами. Я готов. – И парторг, словно подавая пример остальным, стал решительно взбираться вверх по крутому склону.
«Ох-хо-хо, – расхохотался банщик
(Гром и мысль в сияющих глазах), —
Был один такой веселый мальчик,
И он назывался Божий Страх.
И от Бога, братцы, нет спасенья
Он идет серебряным путем —
Стариком в зеленом оперенье,
Девочкой с задумчивым лицом.
Толстым зайцем средь ботвы весенней,
Молнией в лиловых небесах,
Капелькой, упавшей на колени,
Лепестком в девичьих волосах.
Среди локонов, каскадами летящих,
Среди прядей, ниспадающих со лба,
Затерялись отражения парящих
Ангелов небесного столба».
Мелкие камешки сыпались из-под ног Дунаева, он цеплялся за пучки нагретой солнцем травы, за ветки корявых пихт, угнездившихся на склоне. Подъем был крут, но парторг чувствовал себя полным сил, и уверенно карабкался вверх, не оглядываясь. Когда он наконец оглянулся, то голова закружилась от неожиданной высоты. Далеко внизу лежало сверкающее море с маленькой белой моторной лодкой у берега. На пляже догорал невидимый костер – видна была только тень от дыма, бегущая по светлому скальному срезу. Дунаев пошел краем обрыва, подобрал ветку и веткой тихонько постукивал по красноватым стволам сосен. Затем он увидал поросль густой яркой травы, словно бы пьяной от собственной свежести. Ему страстно захотелось поваляться в этой траве, но там уже кто-то лежал. Некто белый. Приблизившись, парторг разглядел человеческий скелет – совершенно чистые, выбеленные ветром и солнцем кости. Меж ребер буйно зеленела трава. Череп повернут вбок, как будто скелет смотрел на море. Проследив за направлением пустого «взгляда», парторг увидел барометр, валявшийся в траве. Дунаев поднял его, стал рассматривать. Красивая вещь, старинная. Барометр действовал, стрелки указывали на «ясно». На медной пластинке, украшающей верхнюю часть барометра, виднелся черненый рисунок, изображающий кита среди волн, а под ним надпись крупными латинскими буквами OCEAN. «Тяжелая штука. Настоящее сокровище». Парторг взвесил барометр в руке, рассеянно глядя на бронзовое кольцо, на котором барометр был некогда, видимо, подвешен. Это кольцо несколько раз ударили каким-то тяжелым предметом, пытаясь сплющить – наверное, чтобы барометр не так раскачивался во время штормов.
Держа трофей за это наполовину сплющенное кольцо, парторг быстро пошел в глубь острова. Лес расступился перед ним, накрыв своей сыростью. Здесь уже не росли приморские сосны, здесь тесно стояли, сплетясь, неразличимые в полутьме экзотические деревья, с корявых ветвей свисали лианы и зеленые бороды мха, перелетали между стволов пестрые узкие птицы. Лес кричал и щебетал и в то же время оставался тихим, влажным и угрюмым, точнее угрюмо-радостным, как колдун Акимыч, который сидит, надувшись, в углу своей избы, довольный тем, что удачно скрыл свою тайну.
Спросили колдуна: «Во тьме ночной
Есть тайная река, она течет сокрыто.
Она струится летом и зимой. Как реку отыскать?»
Колдун взглянул в корыто
И промолчал. Ему опять: «Река!
Как реку отыскать?» Он поднял крынку,
Отпил, кряхтя, немного молока
И съел краюхи половинку.
Ему опять: «Доколе злу во тьме
Все тешиться над неповинным миром?
Открой, колдун, нам путь к реке
И маслом станет зло. И ужас станет сыром».
Колдун молчал. И молоко текло
По задубевшей, спутанной бородке.
И солнце что-то землю припекло.
И на земле обугленные лодки.
На дне одной из них лежал старик-колдун,
И в небо светлое смотрел он, не мигая.
Торчал со дна волос седой колтун,
В груди блестела буква золотая
На рукояти острого ножа,
Что крепко был в сухую грудь посажен.
А рядом догорал большой пожар,
И на лице седом лежали хлопья сажи.
Дунаев подумал о колдуне, который забросил его сюда, на остров Пасхи. Да, непрост оказался старик. Может, это сам Поручик таким Акимычем обернулся? А может быть, просто богата Россия Поручиками и Акимычами, – в каждой деревне знают одного такого, а то и двоих. А уж где трое таких умельцев сойдутся вместе, там земля притихшая лежит, поджав под себя траву, а небо в голос хохочет и успокоиться не может.
Он пригляделся к подлеску – не видно ли еще каких-нибудь грибов, которые могли бы перенести его на какой-нибудь новый остров райского архипелага. Грибов было множество, и самых разных, даже на далеких просвечивающих полянках, словно бы полных дымом или заплетенных паутиной, виднелись их разноцветные шляпки. Показалось вдруг, что вместо деревьев в этом лесу вообще растут одни гигантские грибы, на длинных стволообразных ножках, покрытые мхом и лианами. Но тут парторг различил впереди что-то белое, искрящееся и поспешил туда. Оттуда доносились вроде бы человеческие голоса. Внезапно лес расступился, и парторг вышел на скалистое плато. Белоснежное, словно сахарное, оно резало глаза своей белизной. К тому же оно было наклонным, как скат крыши – если бы парторг уронил стеклянный шарик, он прокатился бы по всему плато и упал бы в море. Другая сторона острова. Дунаев вспомнил, что видел это плато с высоты – оттуда оно казалось куском марципановой корки на вершине Кулича.
Ребята тоже были здесь. Они лежали на сверкающей поверхности плато и занимались любовью. Все были голые, одежда валялась вокруг, выделяясь яркими пятнами на белизне. «Сынок» лежал, сплетясь с одной из девушек-близнецов, их длинные волосы смешались – темные со светлыми. Другая девушка обнималась со своим братом, причем оба лежали на большом и белом Доттбурде, как на перине. Только Снифф, голый и худой, сидел в стороне, не принимая участия в оргии. Он поигрывал черным зеркальцем, что висело у него на шее на пестром шнурке, пуская странные солнечные зайчики, которые бегали как серые пятна по ослепительной сахарной поверхности плато. Может быть, он ждал своей очереди или уже успел насладиться любовью.
– А вот чем вы тут занимаетесь, детишки! – вскричал парторг, приближаясь к ним крупным шагом. – Это у вас называется «искать сокровища»? Ну что ж, согласен, лучше ебать живого человека, чем перебирать пыльные пиастры! Что ж вы не подождали своего праотца?
– Да какой ты праотец? Какие мы тебе детишки? Ты на себя посмотри! – оборвал его Снифф, поднося к лицу парторга черное зеркальце. Парторг взглянул в него и остолбенел. Оказалось, что он – это вовсе не он, а Максимка Каменный, пацан лет двенадцати, одетый в резиновую облегающую шапочку и такой же костюм оранжевого цвета. Костюм был ярким как апельсиновый сок, но в зеркальце отражался тускло, приглушенно.
