Врач откинулся в плетеном кресле, глядя на Дунаева.
– Да, нечасто в наше суровое время приходится слышать подобные жалобы. Люди перестали замечать собственные психические отклонения. Что и не странно. На что же вы жалуетесь? Нельзя ли уточнить?
– Если уточнить, то… Если уточнить, я жалуюсь на то, что в результате расстройства ума перестал быть человеком. Но не в том смысле, что я потерял какие-то способности или свойства, присущие нормальным людям. В общем-то, я не потерял этих свойств. Скорее наоборот – приобрел дополнительные свойства. Но дело опять же не в этом… Как бы вам объяснить? Вот, возьмем, например, Индию… (Дунаеву вдруг вспомнилась книга, которую читала Зина Миронова.) Там имеются различные касты. Так?
Врач кивнул.
– И я вот как будто перешел из одной касты в другую. В касту нелюдей.
– В касту неприкасаемых? Или, напротив, в касту брахманов? – спросил врач с осторожным любопытством.
Дунаев постарался ответить как можно разумнее. Ему нравилось говорить с этим аккуратным стариком. Он чувствовал, что разум его словно бы очищается и светлеет под внимательным взглядом врача.
– Вы хотите узнать – поднялся ли я или опустился при переходе в другую касту? Но я и сам не знаю. Это мне и хотелось бы узнать. В этом-то все и дело… Конечно, я часто ощущаю невероятное могущество, мощь, которая мне и не снилась, когда я был человеком. Но… Я не знаю, выше я или ниже людей. Знаю только, что я – не человек.
Врач вдруг добродушно улыбнулся.
– Ну, в таком случае, голубчик, вы пришли по правильному адресу. Я ведь лечу не людей. Относительно животных тоже ведь нельзя с уверенностью сказать, выше они или ниже людей. Принято считать, что ниже. Но я в этом не уверен. Я, знаете ли, написал книгу «Нарушения психики у животных». Если вас интересует эта тема, я подарю вам экземпляр, когда мы закончим беседу. Однако теперь… Вы ждете от меня, я полагаю, совета. Прежде чем что-либо советовать вам, мне надо бы больше знать о вас. Я не спрашиваю у вас, кто вы. Мне и так ясно, что вы пришли из леса, – врач многозначительно окинул взглядом грязную и порванную одежду Дунаева. – Я сам бывал в лесу. Знаю, что это такое. Но я, знаете ли, кабинетный ученый. Лес наскучил мне. Кто рекомендовал вам обратиться ко мне?
– Колдун из Ежовского.
– А, из Ежовки. Акимыч, – врач улыбнулся. – Знаю, знаю. Хороший человек. Ну что ж, нам надобно решить, как мы с вами будем разговаривать. Знакомы ли вы с гипнозом?
– Да, я видел… У нас на заводе, в клубе, показывали.
– Ну вот что. Поскольку временем мы с вами располагаем ограниченным, я мог бы ввести вас в состояние гипноза. И в этом состоянии вы мне о себе немного расскажете. Таким образом я смогу лучше понять вас. Понять ваше, нечеловеческое, – врач мягко усмехнулся. – Это вопрос экономии времени. Но – решать вам.
– Гипноз так гипноз. Мне все равно. Я и так живу как под гипнозом, – Дунаев пожал плечами.
– Ну и отлично. – Врач подвинул свое кресло ближе к Дунаеву, уселся напротив, взяв со стола маленькое круглое зеркальце, оправленное в латунь, на длинной эбонитовой ножке. Он стал покачивать зеркальцем перед лицом парторга. – Расслабьтесь, голубчик. Вам сейчас хорошо, спокойно. Спокойно. Смотрите сюда. Следите за лучиком света. Лучик. Теплый, солнечный. Отраженный. Вам спокойно. Хочется спать. Тепло, солнечно. Как на пляже. Лучик. Глаза закрываются. Хочется спать. Очень хочется спать. Спатеньки. Вы спите. Спать. Очень хорошо спится. Очень сладко спится этой весной. Сахарно, как никогда прежде, спится этой весной. Особенно сладко и глубоко спится этой весной.
По весне-то спится сладко в крепдешиновом пенсне,
И во сне поет лошадка на сосне.
Даже если кто-то скажет: «Котик! Микроогород!» —
Он потом тебе расскажет, что за Овощ там нас ждет.
Дунаев проснулся от не очень сильного удара по плечу. Это доктор плашмя ударил его ладонью.
– Вот мы и проснулись, – ласково сказал старичок. – И чувствуем себя, я полагаю, превосходно. Не так ли?
Дунаев и в самом деле чувствовал себя хорошо – он казался себе отдохнувшим, словно бы освободившимся от какой-то тяжести, которая его давно обременяла. Только несколько болело горло. Видимо, потому, что он несколько часов подряд говорил, не умолкая, находясь под гипнозом. Он ничего не помнил об этом. Но на столе врача лежала открытая тетрадь, испещренная быстрыми записями – видимо, доктор записал кое-что из этого монолога.
В глазах аккуратного старика присутствовало удовлетворение.
– Вы мне многое поведали. Было очень занимательно. Благодарен. Но теперь вам надо подкрепиться. Милости прошу.
Элегантным, старорежимным жестом старик указал Дунаеву на небольшой столик, накрытый к чаепитию. Для одного. Парторг глубоко вздохнул и огляделся. Когда он «засыпал», солнце еще только подбиралось к зениту. Теперь же в комнате царствовали прохладные сумерки. Ранние сумерки ранней весны. Окна оставались распахнуты, опьяняюще пахло яблоневым цветом из вечернего сада и рекой, которая в этом месте, под высоким обрывом, образовывала излучину. Из этих окон было далеко видно. Виднелись на реке микроскопические фигурки деревенских ребятишек, соорудивших плот. За рекой лежал луг, еще не зазеленевший, на котором торчали «гигантские шаги» – высокий столб, увенчанный колесом, с которого свешивались веревки для раскачивания.
– Да-с, мирная картина, – сказал врач, поймав взгляд Дунаева. – Но тем не менее на дворе война. Когда я смотрю отсюда, эти «гигантские шаги» напоминают мне столбы для истязаний, изображенные на мрачных ландшафтах Брейгеля. Время сейчас такое, что любые качели могут быть в одночасье превращены в виселицу. «Театр начинается с виселицы». Так ведь говорил Станиславский? Действительно, источник всякого театрального действа – публичная казнь. Вчера в соседнем селе повесили пятерых партизан. – Врач потрогал рукой горло под воротничком. Затем печально покачал головой. – Пятеро повешенных. Пятеро. Там могли бы повиснуть и мы с вами. Или не могли? А сколько было повешенных декабристов, которых нарисовал Пушкин на полях своей рукописи? И еще приписал: «И я бы мог…»
Дунаев чувствовал себя не готовым для игр в эрудицию. Они помолчали, глядя в окно. Наконец врач снова заговорил:
– Впрочем, есть йогические упражнения, позволяющие – при овладении определенным мастерством – пережить повешение. Вы интересуетесь йогой?
– Я человек простой, – сказал Дунаев. – Читал когда-то много, но когда в лес попал – все из головы вылетело.
– Напрасно. Нога бы вам пригодилась. Пейте с молоком. Молоко нейтрализует токсичное вещество, которое содержится в чае.
Дунаев послушно налил себе в чай молока из серебряного молочника. Стояла также маленькая корзинка, наполненная только что выпеченным овсяным печеньем, мед с пасеки, варенья из яблок и вишен, свежий творог.
Пока Дунаев ел, врач неподвижно сидел в своем кресле, темнея по мере того, как сумерки переходили в вечернюю тьму. Потом он зажег настольную лампу под зеленым стеклянным абажуром.
