Я осторожно распрямилась. Вот тут-то меня и ждал настоящий ужас.
Нечто вроде толстого пальца без костей высунулось из зубастого рта-отверстия в перегородке. Этот короткий цилиндр был в коричневых пятнышках, красно-бурый на тупом конце и грязно-бежевый там, где он исчезал в стене. Бесчисленные морщинки покрывали рыхлую поверхность пальца, кое-где к нему прилипли короткие курчавые волоски. От пальца шел кислый нездоровый запах.
В тот момент, когда я собралась рассмотреть его поближе, мои очки сжалились надо мной и соскользнули с мокрого от пота лица. Черепаховая оправа клацнула о бетонный пол, проехалась по луже табачной слюны и исчезла там, куда я бы не дотянулась. Я судорожно схватила воздух рукой, но тщетно. Линзы я не надевала, потому все вокруг слилось, ни у чего не было краев. Тут и без того стояла темень, будто я смотрела через десять пар «фостер-грантсов» и десять «рей-банов», а теперь все еще и перемешалось.
Я сощурила глаза и придвинулась к пальцу так, что чувствовала его животное тепло; он был так близко, что от моего дыхания на нем шевелились короткие курчавые волосы. Я осторожно принюхалась. Мозг шепнул мне: это вовсе не палец, и я испытала потрясение от истинной природы этой встречи. Запах было ни с чем не спутать. Этот несомненный психопат, этот человек с сексуальными отклонениями – он грозил мне продолговатой собачьей какашкой.
Я сидела почти вплотную к ненормальному любителю подомогаться, который вооружился коричневым палкообразным куском псиных экскрементов.
Некий неуравновешенный мистер Изврат Похотлевский, скорее всего сбежавший из психлечебницы, прибыл сюда с определенной целью набрать собачьего помета. Вероятно, он долго приглядывался, выискивая подсохшие образцы – достаточно длинные и эластичные, но не слишком большие в диаметре, чтобы проходили в отверстие перегородки. Мне же лишь не повезло оказаться предметом его ненормального внимания. Перед самыми моими глазами, остекленевшими от ужаса, фекальная колбаска вылезла из дырявого металла и повисла под острым углом.
Под таким же висела сигарета в губах у бабушки, когда та была подавлена; впрочем, на моих глазах настроение поникшего пальца начало улучшаться. В процессе некоего мерзкого чуда, которое я видела размыто, он стал набухать. Отвратительная какашка поднималась и уже торчала из рваного отверстия прямо. Не успела я моргнуть, как она смотрела в потолок, раздувшись и выпирая под таким острым углом, что вряд ли мой неприятель теперь сумел бы легко извлечь свой фекальный щуп.
Трансформация – хоть мои ущербные глаза видели ее смутно и нечетко – была изумительной. Нарождавшийся во мне естествоиспытатель принялся вырабатывать стратегию.
Я осторожно подняла увесистый том мистера Дарвина. Сколько себя помню, надо мной измывались школьные хулиганки: всякие хихикающие мисс Дешевки Дешевкинсы дурили меня и мучили. Больше я не собиралась сносить подобных форм унизительного отношения. Напрягши тощие мышцы юных рук, я прицелилась. План заключался в следующем: размахнуться тяжелой книгой и вмазать по зловещей какашке так, чтобы она пролетела через весь туалет. Затем я рванула бы прочь и вернулась в яркий внешний мир, прежде чем мой обидчик поймет, что я уничтожила его скорбную нелепую игрушку.
21 декабря, 9:05 по центральному времени
Победа над Минотавром
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)
Милый твиттерянин!
Годы и годы назад, сидя на замызганном унитазе в общественном туалете, я покрепче ухватила «Бигль». Я держала массивный, обтянутый кожей том обеими руками. Будто гольфистка, готовящаяся к удару через четырнадцатое поле в Сент-Донатс, или звезда тенниса, замахнувшаяся перед убойной подачей на Ролан Гаррос, я медленно подняла книгу вровень с вражеской собачьей какашкой. Волшебным образом вспухшая колбаска нахально выпирала в мою сторону, не догадываясь о неминуемой расплате. Между шлакоблочных стен эхом разносилось мелодичное кап-кап текущих кранов, но помимо этого стояла до того плотная тишина, что было ясно: и я, и мой противник затаили дыхание. Мышцы моих плеч и рук-тростинок напряглись, сделались твердыми, как сталь, собирая все силы, которые я накопила в Катманду и Бар-Харборе, занимаясь с чудаковатыми мамиными гуру по йоге. В горле оформился бешеный каратистский выкрик. Сощурив близорукие глаза, я скомандовала себе: «Выдохни». Потом скомандовала: «Вложи всю себя в замах».
Я придала себе решимости. Я была Тесеем, готовым сразиться с Минотавром в сырых подземельях Крита. Я была Гераклом, препоясавшим чресла перед битвой с Цербером, трехглавым сторожевым псом подземного мира.
Я скомандовала себе: «Давай!»
Взметнув тяжелый том над головой и махнув им по диагонали вниз и в сторону, я изо всех сил шмякнула по собачьей какашке, тут же, не задумываясь, обратным движением звонко вмазала еще раз, но омерзительная колбаска все не отлетала. Похоже, волшебным образом увеличившись, она застряла в зазубренной дыре. Жуткий палец швыряло и мотало, он болтался во всех направлениях. За металлической перегородкой резко охнули, затем раздался вопль. Могучая сила, которая прогнула стенку в мою сторону, теперь тянула ее на себя. Исцарапанный дырявый металл отступал – попавшая в западню собачья колбаска пыталась сбежать.
Я хлестала по мерзкой какашке, наносила твердой книгой один бешеный удар за другим. В ответ невидимый противник орал и верещал. Это были животные звуки. Такой рев, вероятно, стоит на бойне; такой бессмысленный вой могут издавать как мучимая лошадь или корова, так и человек.
Осыпая градом ударов сопротивляющуюся колбаску, я заметила, что тоже ору – от ярости. Мой вопль был воплем всех детей, которых когда-либо истязали школьные хулиганы, – смесью злобы, рыданий и истеричного смеха. Бетонный пол затопило выкриками двух бойцов, зловонный воздух дрожал от перекрестного эха. Я надрывалась так, что с губ летели клочки вспененной слюны.
Несмотря на яростную агонию, мои инстинкты естествоиспытателя не отключались. Даже без очков, размытым зрением я видела, что избиваемая мерзкая какашка начала съеживаться. Она отступала, делалась все меньше и короче и вот-вот была готова исчезнуть в зазубренном отверстии. Чтобы помешать неминуемому бегству, я раскрыла «Бигль» примерно посередине и поместила разворотом точно у поникшего пальца. Мои коллеги – Карандаш и Синяя Ручка – засушили между страниц листья и цветы, сохранив образцы папоротников и трав для будущих поколений; я собралась поступить так же со своим шокирующим открытием. За миг до того, как фекальная колбаска должна была исчезнуть в дыре, я захлопнула огромную книгу. Вся окрестная унылая глушь вздрогнула от рева. В Куала-Лумпуре, Калькутте или Карачи – где бы тогда ни загорали мои родители, глядя, как их пупки заливает пот, они наверняка его услышали. От мощи этого вопля сотрясся весь мир.
Так я пленила сжимающийся истерзанный кусочек помета: его зажало в бумажной середине путешествия мистера Дарвина – по моим прикидкам, где-то в описании Огненной Земли. Я удерживала зловредную какашку, плотно сжимая том, и не оставляла попыток вытащить ее: изо всех сил дергала то в одну сторону, то в другую. Я теребила и тянула, отчего ее царапали и жевали острые неровные зубья отверстия. Хлипкая металлическая кабинка ходила ходуном, крепления расшатались, и она в любой момент могла обрушиться.
