Не сводя глаз с меня и Феста, она некоторое время слушает, потом резко говорит:
– Нет, я не хочу поучаствовать в маркетинговом опросе. Эмили, где ты взяла этот номер?
Звонит мамин телефон, мама отвечает. Звонит папин.
Моя вам вечная признательность, Леонард-КлАДезь, Паттерсон54 и СПИДЭмили-Канадка – вы как раз вовремя.
– Какую я предпочитаю жевательную резинку? – изумляется мама. – Леонард, детка, это ты?
– Нет, из каракуля я никогда не покупаю, – говорит отец.
Пока разворачивается этот телефонно-опросный хаос, Фест умыкает меня из салона. Мы сбегаем – по коридорам, через люки; летим, хихикаем, просачиваемся сквозь переборки и горничных-сомалиек, ощущая вкус краски и полупереваренного бананового карри, и наконец прибываем в мою давно запечатанную детскую каюту. Здесь опущены шторы, выключен свет, а штайфовские мишки и книги для девочек-подростков охлаждены до архивной температуры. Каждый случайный волосок и баночка с клубничным блеском для губ хранятся бережно, как диорама в Смитсоновском музее естественной истории. Хоть и я, и мой надежный кавалер мертвы, все же мы два неприкаянных человека, которым хочется укрыться в запертой комнате с кроватью.
Мое призрачное сердце до того настроено на романтику, что не заметить такого поворота событий не может. Я откидываюсь на атласное покрывало и принимаю, надеюсь, хоть немного привлекательную позу. Тут на мой призрачный ум невольно и некстати приходит образ курящей, в парике и без нижнего белья бабушки, растянувшейся на точно такой же кровати в «Райнлендере». Чтобы прогнать эти мысли, я похлопываю рукой по атласу рядом с собой и говорю:
– Ну, так что… выходит, ты ангел. Круто. – Если Фест мой не в курсе истории с отбиванием нежных частей мужского тела, то и просвещать его не стану. Впрочем, не уверена я и в том, знает ли он, что мою душу прокляли и сослали в Гадес. Наконец решаюсь попробовать так: – Да, в раю здорово. Правда?
Фест улыбается мне с тем же снисходительным и печальным лицом, с каким мама обращается к Генассамблее ООН. С еле сдерживаемыми слезами жалости. Однако я не отступаю:
– Да, в раю клево. Гораздо лучше, чем я думала…
Фест продолжает смотреть молча, его губы дрожат от сострадания.
Уже защищаясь, задаю провокационный вопрос:
– Слушай, а когда тебя раскромсало комбайном, было больно? В смысле сначала отрезало руки? Как вообще это произошло?
В ответ Фест усаживает свою ангельскую сущность возле меня.
– Не стыдитесь, мисс Мэдисон. Ибо я знаю: мироздание отвергло вас и сослало навеки в обжигающий анус подземного царства. – На его безмятежном лице ни тени ехидства. – Мне ведомо, что вы испытываете постоянный голод и жажду и утолить их нечем, кроме как обильным угощением из свежей мочи и экскрементов…
О боги! Милый твиттерянин, у меня нет слов. Понятия не имею, где Фест такого наслушался, но в аду все не настолько плохо. Не ем я какашки и мочу не пью. Не верь ни единому слову.
Я не Чарлз Дарвин!
– А еще мне известно, – он глядит на меня с предельной жалостью, – известно, что вас вынуждают беспрестанно совокупляться с прокаженными демонами и затем производить на свет их отвратительное потомство в совершенно невыносимых условиях.
СПИДЭмили-Канадка, поддержи меня. Никого не заставляют спать с демонами, верно? У меня как у virgo intacta
[40]
есть твердое тому доказательство, однако представить его на обозрение Фесту я никак не могу. То есть, даже если я попытаюсь продемонстрировать ему свою девственность, выйдет несколько развратно.
– Я знаю, вы презираемы всеми достойными тварями Божьими. – Голубые телячьи глаза Феста моргают. – Каждое разумное существо полагает, что вы не заслуживаете уважения. В нынешнем состоянии вы более отвратительны, чем…
– Замолкни! – Окаменев, я лежу на покрывале. Грудь ходит ходуном. Внутри все кипит. Лучше я проведу вечность, закусывая вонючими какашками, чем меня будет поносить какой-то ангелочек-ханжа. Станет он мне бойфрендом, не станет – я ухожу. Я встаю. Поправляю очки. Разглаживаю юбку-шорты.
– Прошу извинить. Но в это самое время я, насколько понимаю, обязана предаваться блуду с больным извращенным уродцем.
– Подождите, – умоляет Фест.
Я жду. Вот она, моя главная слабость: надежда.
– Бог низверг вас в ад не потому, что вы гнусны, а потому, что знает, как вы сильны. Бог знает: вы умны, отважны и вас не сломят мучения, которые губят более слабые души… – Фест поднимается и зависает в воздухе, трепеща у меня перед лицом. – С начала времен Бог предначертал вам стать Его лазутчиком в преисподней.
Бог, разъясняет Фест, знает, что я чиста сердцем.
Бог понимает, что я уникальна. Он верит: я милая, умная и добрая. И не считает толстой. Он хочет, чтобы я сделалась его сверхсекретным двойным агентом.
Совсем как ангельская разновидность навязчивых дарвиновских зябликов, Фест взлетает, возбужденно мечется золотистой феечкой и наконец усаживается мне на плечо. Стоя, будто попугай, возле моего уха, он говорит:
– Бог заклинает вас предотвратить страшную неминуемую катастрофу.
21 декабря, 13:28 по гавайско-алеутскому времени
Свидание с ангелом
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)
Милый твиттерянин!
Тем временем грозовые тучи собираются в небе над «Пангеей». Тучи свинцово-синего цвета – такой цвет я ощущаю, когда грызу простой карандаш, – мчат к Мэдлантиде со всех сторон света; темный полог висит так низко, что кажется – яхту расплющило между давящим черным потолком и ослепительным фантастическим ландшафтом из вспученного пластика цвета хлопка. И нет, я замечаю сходство между моим положением и морскими приключениями мистера Дарвина на «Бигле». Мы оба отважно ринулись в жестокий Тихий океан навстречу судьбе. Как сверхъестествоиспытатель и последователь мистера Дарвина, я собираюсь с духом. Тем временем за дверью каюты расхаживает мистер К., а мой деревенский кавалер продолжает выдавать божественные откровения.
– Не бойтесь, мисс Мэдисон, – говорит ангел Фест, паря посреди запертой каюты, набитой мягкими игрушками, кошачьими волосками и мертвыми блохами. – Ваше существование – Божий промысел, и каждая ваша совершенная мысль и деяние – его воля.
Ангел Фест лучится мягко-розовым, как отороченный светло-вишневым шелком абажур в «Парк Авеню», и его блики дрожат на всем, до чего дотягиваются: на непрочитанной книге «Наши тела и мы» с прикроватного столика (явно подарок – на корешке ни морщинки), на «Радостях французской кухни» с загнутыми уголками страниц (мое любимое чтиво перед сном), на серебряной рамке фотографии, где голые родители улыбаются на пляже камбоджийского экокурорта. Крохотулька Фест; его ангельские черты, пальцы, нос, подбородок с ямочкой – их словно вылепили при помощи кондитерского мешка со сливочным кремом.
