Странно, до чего вид пылающего пенопластового вулкана перекликается с печальными обстоятельствами нашей последней фатальной встречи. Запах яростно вырывающихся газов напоминает вонь общественного туалета. Жар пластикового катаклизма – обжигающее пекло давнего летнего дня.
Все еще не в силах вымолвить и слова, я принимаю тот отстраненный вид, что так часто выручал меня в последнее время, – надеваю маску наблюдающего сверхъестествоиспытателя. Как ребенок бывших гештальтистов, самореализованных личностей и сторонников эвтаназии, я понимаю: если кто и должен испытывать неловкость в этих обстоятельствах, то никак не я. Там, в туалете, Папчик размахивал какашкой и вел себя как хищник-дегенерат. Отбросив условности, которым меня учили всю жизнь, я решаю не заводить разговор о погоде. Мой выбор: молча наблюдать, проявит ли объект признаки беспокойства.
Моя ужасная тайна – не только моя. Она еще и дедушкина. Как однажды я сидела в засаде в туалетной кабинке, готовясь к худшему, вот так и он пускай теперь мучается под моим испытующим взглядом. Незаметно, в духе мистера Дарвина или мистера Одюбона
[46]
, я беспристрастно описываю наблюдаемый экземпляр. Представляю толстый бескостный палец, который так меня напугал. Бесчисленные морщинки на его рыхлой поверхности и несколько прилипших курчавых волосков. Припоминаю кислый нездоровый запах.
Первой заговаривает бабушка:
– Мы прибыли на вертушке. Ух и поездочка!
Я гляжу на них холодно, оценивающе.
Бабушка упорно продолжает:
– Твой дед, горошинка, с того самого дня, как умер, хотел снова тебя повидать.
Я не утруждаю себя ответом. Пускай они сами заговорят о том кошмаре. Пускай извинятся.
– Жуткий был день. – Бабушка Минни похлопывает себя по груди возле сердца зататуированной рукой, подносит фарфоровый ноготь к брови и чешет под кромкой парика из светлых волос. – День, когда он умер? Дай-ка подумать… – Ее глаза движутся из стороны в сторону. – Мы с ним решили, ты отправилась на тот островок посреди шоссе.
Тут в разговор вступает Папчик, туалетный подглядывальщик:
– Ты про него спрашивала за завтраком. Мы забоялись, ты пойдешь через шоссе, вот я и подумал: поеду-ка, посмотрю, где ты там.
Я непреклонно молчу. Судя по углу, под которым бабушка держит сигарету, она в приподнятом настроении, даже счастлива.
– Ужасное место, – говорит она и делает гримасу. – Папчик собрался за тобой, тут-то его инфаркт и шарахнул.
Я развлекаю себя тем, что посматриваю на наручные часы. Изображаю, будто грею призрачные ладони над чихающим и шипящим костром, который пожирает смертные останки мистера Кетамина.
– Помер на своей собственной веранде, так-то, – говорит Папчик.
– Прям на ступеньках, – прибавляет бабушка. – Схватился за сердце – и шмяк на пол. – Она хлопает в ладоши для пущего эффекта. – Перестал дышать за двадцать минут до того, как приехали доктора и его оживили.
Папчик пожимает плечами:
– Чего тут прибавишь? Хвастать не хочу, но я попал прямиком на Небеса. Я помер.
– Не был ты мертвый, – твердит бабушка Минни.
Папчик возражает:
– Совершенно точно был.
Не обращая внимания, бабушка продолжает:
– Бену сделали электрошок, и ребятишки из «скорой» хотели увезти его в больницу, а он – ни в какую.
Папчик складывает руки на груди.
– Дальше она выдумывает. Не приключалось такого.
– Я, между прочим, там была и все видела сама.
– Ну, так и я там был.
– Я за ним замужем сорок четыре года, но он никогда еще так со мной не разговаривал. Может, это он от боли, но все равно так нельзя.
– Как так – разговаривал? – спрашивает Бен. – Я был мертвый.
– Нет, он уперся, что пойдет тебя разыскивать, тыковка моя.
И тут, милый твиттерянин, в моем мыслительном желудке сверхъестествоиспытателя картинка начинает понемногу складываться.
– После этого, – говорит бабушка, – он сделался совсем другим.
– Мертвым я сделался.
Для ясности я уточняю:
– Значит, медики сделали Папчику дефибрилляцию?
– Он хотел пойти искать тебя в тот жуткий туалет. Весь бледный был, шатался. Доктора думали, умрет с минуты на минуту.
Ногтем указательного пальца Папчик проводит на груди крест:
– Клянусь – я помер на веранде на руках твоей бабушки.
Врачи, объясняет бабушка, оживили его и заставили подписать отказ. Он ждал, когда они уйдут, а как только уехали – прыгнул в свой пикап.
Бабушка наклоняется ко мне и сообщает театральным шепотом:
– Он назвал меня словом на букву «п».
– Да уж сто раз говорено, – унимает ее Папчик, – не называл.
Она кашляет.
– Назвал на «п» и поехал искать тебя на тот островок на шоссе.
Дедушка с бабушкой Ctrl+Alt+Пререкаются. Дуются друг на дружку. Меня, терпеливо наблюдающего сверхъестествоиспытателя, этот их спор вконец утомляет, и, чтобы прекратить его, я спрашиваю:
– Папчик, послушай. Не заходил ли ты, случайно, на том островке в туалет и не отрывали ли там тебе твое пожилое достоинство?
Он глядит ошеломленно.
– Козявонька! Как ты можешь такое спрашивать?
– Потому что так оно и было! – восклицает Минни. – Какой-то изверг оторвал твое хозяйство, и ты насмерть истек кровью, как свинья!
– Не было такого.
– Я видела твое тело! – говорит бабушка. – На Небесах что – новости не смотрят? – Узловатыми руками она отмеряет в воздухе громадные слова. – Везде вот такими буквами: «Папу кинозвезды до смерти запытали в туалете».
В этой безвыходной и, очевидно, хорошо подготовленной патовой ситуации, когда Мэдлантида погружается в океанскую пучину, а скотиниты, украшенные пламенем, проносятся мимо, будто кометы, я понимаю, что ошибалась. Все же ясно: душа Папчика Бена отлетела, а его телом завладел кто-то другой. Дух или демоническая сила улучили момент, когда медики пускали ток. Так же, как малолетние преступники замыкают провода в чужой машине, чтобы покататься. Как я сама только что пользовалась телом мистера Кетамина. В том туалете меня донимал и размахивал своей штуковиной какой-то незнакомый похититель трупов, а не мой драгоценный Папчик.
Быстро соображая, я аккуратно направляю бабушкин и дедушкин гнев в другое русло:
– Бабушка, знаешь чего мне больше всего теперь не хватает? – И, не дожидаясь, сама выпаливаю ответ: – Твоего чизкейка с арахисовым маслом! – А Папчику говорю: – Прости, что не попрощалась, когда ты умирал. – Затем, придав голосу особую детскую искренность, добавляю: – Спасибо, что научил меня строить домики для птиц.
