Самая популярная, бросающаяся в глаза модель – «гегемонная», властная маскулинность характеризует мужчин, стоящих на вершине гендерной иерархии. Ее признаки многослойны, многогранны, противоречивы и исторически изменчивы. Хотя их обычно приписывают конкретным индивидам, на самом деле они являются групповыми, коллективными, создаются и поддерживаются определенными социальными институтами. Гегемонная маскулинность не заключена внутри отдельных мужских личностей – она является публичным лицом мужской власти, определяя, что значит быть «настоящим» мужчиной. Все прочие маскулинности рассматриваются по отношению к ней и оцениваются по ее критериям. Однако она не является фиксированной, находится в состоянии постоянного движения, и достичь ее можно не путем устранения альтернативных структур и групп, а путем господства над ними. Гегемонная маскулинность создается и реализуется только в отношениях с женщинами и другими, менее престижными маскулинностями. Хотя не все мужчины активно пытаются или хотят соответствовать строгим стандартам, которые предполагает гегемонная маскулинность, они все извлекают из нее определенный «патриархатный дивиденд».
В переводе на житейский язык «гегемонная маскулинность» означает, что существуют немногочисленные «настоящие мужчины», а все прочие – подделки, которые обязаны подчиняться «настоящим мужчинам» и подражать им.
Понятие «гегемонная маскулинность» весьма близко по смыслу к «маскулинной идеологии» Роберта Леванта, о которой говорилось выше. Коннелл не считает ее единственным типом маскулинности. Кроме гегемонной маскулинности в каждом мужском сообществе существуют еще три типа статусов. Сообщническая (complicitous) маскулинность обозначает совокупность свойств и практик, посредством которых к плодам гегемонной маскулинности приобщаются и те мужчины, которые не стоят на вершине мужской иерархии. Подчиненная, зависимая маскулинность характеризует мужчин, стоящих внизу гендерной иерархии (например, геев). Наконец, маргинализированная маскулинность описывает статус мужчин, социальное положение которых зависит от их принятия и одобрения членами доминантной группы, например мужчины и мальчики из бедных семей или принадлежащие к этнически стигматизированным слоям – афроамериканцы, иммигранты и т. п.
Чтобы понять гендерную иерархию общества или конкретной социальной группы, нужно изучать не отдельный тип маскулинности, а всю систему как целое. Разные маскулинности – это не столько разные типы мужчин, обладающих какими-то специфическими психологическими чертами, вроде силы или агрессивности, сколько разные типы социальных идентичностей, их гендерные параметры неразрывно связаны с социально-экономическими и культурными факторами. «Носителем» маскулинности является не столько личность, сколько тот социальный институт, в рамках которого люди взаимодействуют друг с другом. Соответственно взаимодействие разных маскулинностей в системе гендерного порядка может быть и отношениями власти, и отношениями производства, и отношениямии катексиса (эмоциональной привязанности).
Хотя эта система понятий не была особенно ясной, она способствовала разрушению представления о единой, монолитной маскулинности и получила широкое распространение в гендерных исследованиях. Понятие гегемонной маскулинности вошло в научный оборот, за последние 20 лет ему посвящено более двухсот специальных научных статей (Connell, Messerschmidt, 2005). В педагогических исследованиях оно оказалось полезным для изучения динамики внутришкольных и внутриклассных отношений, включая «буллинг» (школьное насилие) и сопротивление мальчиков школьной дисциплине. В изучении массовых коммуникаций гегемонная маскулинность используется для анализа медийных образов мужчин, включая взаимосвязь спортивных и военных образов, а также личной идентичности профессиональных спортсменов. Разграничение гегемонной и подчиненной маскулинности помогает понять, почему мужчины часто готовы идти на внешне неоправданный риск, платя за это высокую цену (например, в виде мексиканского «мачизма»).
Ценность этого подхода состоит в том, что он формирует критическое отношение к распространенной в психологии и массовой культуре склонности овеществлять, превращать в особые «сущности» некоторые свойства мужского (без уточнения – каких именно мужчин) поведения, выводя из этого глобальное понятие маскулинности, которое затем используется для объяснения (и оправдания) того самого поведения, из которого оно было выведено. Такая тенденция ярко проявляется в массовой психологии, которая постоянно изобретает новые типы мужских характеров («альфа-самец», чувствительный «новый мужчина», «волосатый мужчина», «метросексуал» и т. п.), а также в разговорах о «мужском здоровье» и «кризисе маскулинности». Коннелл подчеркивает, что надо не столько конструировать «типы личностей», сколько изучать складывающиеся в повседневной жизни структуры коллективного поведения. Гендерная иерархия – не автоматически самовоспроизводящаяся система, а исторический процесс. Отсюда – повышенное внимание к тем процессам и группам, деятельность которых подрывает привычную гендерную иерархию. Причем эти процессы могут по-разному выглядеть на локальном, региональном и глобальном уровне.
В разных социальных средах (например, в интеллигентской и рабочей среде) гегемонная маскулинность может строиться на основе принципиально разных, даже противоположных ценностей: в одном случае это будут интеллектуальные достижения, а в другом – физическая сила. На наших глазах заметно перестраивается и нормативный канон фемининности: женщины воспринимаются уже не только как матери, школьные подруги, сексуальные партнерши и жены, но и как деловые партнеры.
Очень интересный социальный феномен – так называемая протестная маскулинность, характерная для некоторых социально и этнически маргинализованных мужчин. Ее формы могут быть очень разными («белый супрематизм» в США или в Швеции, стремящийся к восстановлению власти белого человека, исламский терроризм Аль-Каиды, русский национализм типа РНЕ и т. п.), но все они подают себя как борцов за возрождение истинно мужского начала – в противоположность феминизированной, интеллектуализированной и гомосексуализированной западной цивилизации.
Короче говоря, маскулинностей много, изучать их историческую динамику нужно конкретно, не пытаясь вывести ее из общих законов эволюционной биологии и принципов полового диморфизма.
Подведем итоги.
Для читателя-неспециалиста эта глава – самая трудная, потому что речь идет о многозначных понятиях и терминах. Но ее основное содержание можно свести к нескольким, не столь уж сложным, утверждениям.
1. Во всех языках, мифологиях и культурах понятия «мужское» и «женское» выступают одновременно как взаимоисключающие противоположности («мужское» или «женское») и как взаимопроникающие начала, так что их носители обладают разными степенями «мужеженственности». Тем не менее мужскому началу обычно приписывают более положительный и высокий статус.
2. Это воспроизводится и в научном описании маскулинности и фемининности. Сначала они казались взаимоисключающими, затем предстали в виде континуума, а потом выяснилось, что все они многомерны и у разных индивидов могут сочетаться по-разному, в зависимости как от природных, так и от социальных факторов.
