Древняя Греция и Рим – рабовладельческие и одинаково патриархатные общества. Первоначально отцовская власть над детьми в них фактически абсолютна, что порождает бесчисленные противоречия и конфликты. Современные исследователи не устают удивляться жестокости образов архаического отцовства в древнегреческих мифах. Тантал убивает своего сына Пелопса и подает его тело на банкете в честь богов. Кронос кастрирует своего отца Урана, а затем пожирает собственных детей. Агамемнон приносит в жертву свою дочь Ифигению. Геракл убивает своих детей в припадке ярости. Агав убивает и расчленяет своего сына Пентея. Зевс сбрасывает своего сына Гефеста с Олимпа. Лай мучает, а затем изгоняет своего сына Эдипа (бросает младенца в горах).
Вместе с тем Геродот (1. 136. 2) хвалит персидский обычай не приводить сыновей к отцу до достижения ими пяти лет, чтобы не расстраивать отца, если ребенок умрет во младенчестве. С одной стороны, это свидетельство естественного в условиях высокой детской смертности пренебрежения маленькими детьми, а с другой стороны, не лишенный комизма призыв щадить нежные отцовские чувства – своеобразное признание наличия отцовской любви. Гомер красочно описывает отцовскую скорбь Приама по поводу гибели Гектора и т. п. Несмотря на строгие нормы сыновнего (о дочерях и говорить нечего!) послушания отцовской воле, древнегреческая литература много говорит о разнообразных межпоколенческих конфликтах, столкновениях сыновей и отцов (вспомним хотя бы Аристофана). Причем, как правило, утверждается, что «раньше» ничего подобного не было, дети были послушны и внимательны. Люди всегда проецировали золотой век в прошлое…
Предельный, крайний случай абсолютной отцовской власти – древнеримский pater familias (Veyne, 1985), который обладал правом жизни и смерти над всеми своими чадами и домочадцами, даже над взрослыми и женатыми сыновьями. Даже когда право казнить своих детей было отменено, отец в любой момент мог лишить их наследства. Постоянная зависимость порождала взаимную ненависть, а в периоды смут и гражданских войн – частые отцеубийства.
Средневековые монархии унаследовали римские нормы отцовского права, но они подверглись серьезным ограничениям. Важную роль в ограничении отцовского деспотизма сыграло христианство. Некоторые высказывания Христа, взятые вне своего исторического контекста, выглядят откровенно «антисемейными»:
«Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более Меня, не достоин Меня» (Матфей 10:37).
«Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лука 14:26).
«И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небе» (Матфей 23:9).
Иудейским первосвященникам эти слова, вероятно, казались экстремистскими, а христианство – опасной тоталитарной сектой, подрывающей семейные устои. Думаю, что и в сегодняшней России по жалобе родителей за такие слова любую секту немедленно запретили бы. Но в том историческом контексте это имело освободительный смысл. Иисус ставит свободно, индивидуально выбранные духовные связи выше естественных, природных, и отрицает принятый в римском праве принцип абсолютной отцовской власти. Кроме того, он говорил от лица Бога. Со временем это повлекло за собой, еще в рамках Римской империи, запрещение детоубийства, а затем, как показывает французский историк Дидье Летт (Lett, 2000, 2000a), изменилось и само понятие отцовства.
По римскому праву, отцовство создается волей мужчины, который может признать своим ребенком практически кого угодно. Христианство намертво связывает институт отцовства с браком: любой ребенок, рожденный в законном (то есть церковном) браке, автоматически признается потомком соответствующей супружеской пары. Презумпция отцовства лучше всего иллюстрируется примером Святого Семейства: хотя Иисус появился на свет в результате непорочного зачатия, муж Марии святой Иосиф автоматически стал его земным отцом.
Конфликт между духовным и земным отцовством в житиях святых подчеркивается тем, что многие святые начинают свой сознательный жизненный путь с разрыва со своим биологическим отцом, предпочитая ему духовное родство с Богом. Параллельно возникает новое понятие – «духовный отец». Аббат (игумен) как глава монастыря становится духовным отцом всех своих монахов, которые, в свою очередь, называют себя «братьями». Начиная с VIII–IX вв. каждый христианин при церемонии крещения получает также крестного отца, который обязан специально заботиться о духовном, религиозном воспитании своего крестника. То есть возникает нечто вроде множественного отцовства, где каждая ипостась выполняет свои особые функции.
Земной, биологический, отец также хочет воплотиться в ребенке и передать ему не только свою кровь и имущество, но и свою символическую сущность. Прежде всего, речь идет об имени. Пока семейных имен («фамилий») не существовало, знатные отцы включали в имя своего сына собственное имя: Хлодвиг называет сына Хлодомиром, а Теодеберт – Теодебальдом. Иногда одно и то же имя передается от отца к сыну и далее, так что все наследники данного рода будут Робертами или Людовиками. Или же отцовское имя чередуется с именем деда. Все это имело важный символический смысл. Как писал около 1260 г. известный французский юрист, «через своих потомков, носящих его имя, отец более прочно увековечивает память о себе и о своих предках» (Lett, 2000. P. 26).
Такой же смысл имеют и настойчивые поиски «фамильного сходства» внешности, черт лица и т. п. Производя на свет себе подобных, средневековый отец не только получал подтверждение своего биологического отцовства, но и становился соучастником продолжающегося цикла творения, подобно тому, как Адам «родил сына по подобию своему, по образу своему» (Бытие 5:3) после того, как Бог сотворил его самого «по образу Своему».
Быть отцом в средневековой Европе и в начале Нового времени было почетно и даже обязательно. Почти все мужчины состояли в браке. Бесплодие – несмываемый позор и бесчестье для мужчины. Импотенция – не только сексуальное, но и общее бессилие. Однако высокая детская смертность (только половина детей доживали до 10 лет) и повышение среднего возраста вступления мужчин в первый брак (в XVI–XVII вв. в Англии и Франции брачный возраст был около 27 лет) приводят к тому, что фактически детей в семье было не так много: «много отцов, мало детей».
Зато очень много незаконнорожденных. В среднем по Европе число внебрачных рождений в XVII–XVIII вв. составляло от 1 до 5 %, но в некоторых странах и регионах оно доходило до 8,4 % (Adair, 1996). В знатных семьях бастарды даже ценятся. По достоверным данным, с 1400 до 1649 г. бастарды составляли 24,5 % всех детей королей Франции и 10,3 % детей высших военачальников. Герцог Бургундский Филипп Добрый был отцом двадцати шести бастардов, а Генрих IV Французский – по меньшей мере, одиннадцати (от шести разных женщин), шестерых из них он узаконил. Бастарды не могли претендовать на трон, но их можно было выгодно женить или выдать замуж, что помогало расширению династических связей.
Однозначного ответа на вопрос: «Как средневековые отцы обращались со своими детьми?» быть не может. Нормативные предписания и, тем более, повседневные отцовские практики никогда не были единообразными. Энциклопедии ХШ в. подчеркивают, что хотя базовая отцовская ответственность вытекает из факта зачатия ребенка, отец продолжает формировать его и после рождения. Но главные заботы отца, в отличие от материнских, – поддержание дисциплины и преодоление греховных влияний. Главным средством того и другого были телесные наказания, подкрепленные авторитетом Ветхого Завета: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына своего, а кто любит, с детства наказывает его» (Притчи Соломоновы 13:24). «Не оставляй юноши без наказания» (Притчи 23:13). «Розга и обличение дают мудрость» (Притчи 29:15). Должен признаться, аналогичных высказываний Иисуса я не нашел.
