Розги, утверждает философ, приносят детям только вред и порождают ненависть, причем они особенно вредны для мальчиков, которые самой природой «предназначены к известной независимости» (Там же. Т. 2).
«Обучение должно основываться на соединении строгости с мягкостью, а не так, как это делается обычно, когда, вместо того, чтобы приохотить детей к науке, им преподносят ее как сплошной ужас и жестокость. Откажитесь от насилия и принуждения…» (Там же. Т. 1).
Столетием позже эту линию продолжил французский священник и педагог, святой Жан-Батист де ла Саль (1651–1719). В своей школе он не запрещает розги, но советует их не применять:
«Побои – это признание собственного дурного настроения или бессилия. Порка есть постыдное наказание, уничижающее душу, если даже она исправляет, что сомнительно, самый распространенный результат ее применения – черствость» (Арьес, 1999).
Главным оплотом телесных наказаний во Франции XVII – начала XIX в. оставались религиозные школы и училища. Вот как описывает такую школу (Вандомский лицей) в своей, во многом автобиографической, повести «Луи Ламбер» Оноре де Бальзак:
«Между учителями и учениками постоянно шла борьба, беспощадная борьба. Не считая крупных проступков, для которых существовали другие наказания, ремень был в Вандоме l’ultima ratio partum <…>. Нужно было подняться со скамьи и стать на колени около кафедры под любопытными, часто насмешливыми взглядами товарищей. <…> В зависимости от своего характера одни кричали, плача горькими слезами, до или после удара, другие претерпевали боль со стоическим спокойствием, но в ожидании наказания даже самые мужественные едва могли подавить конвульсивную гримасу на лице».
По мере секуляризации французского школьного образования, системные телесные наказания, типа ритуальной публичной порки, из государственной школы постепенно исчезли. Ослаблению учительского произвола способствовал также переход от интерната к экстернату: дневная школа, в которой дети учатся, но не живут, не является «тотальным институтом» и легче поддается внешнему, родительскому и государственному, контролю. В случае злоупотребления властью нередко возникают публичные скандалы, которые школьная администрация и церковь уже не могут замять.
Ослабление и даже полный отказ от физических наказаний не отменяют ни учительской власти, ни школьной дисциплины. Просто формы ее поддержания становятся иными (Сокулер, 2001). Как показал Мишель Фуко, физическая сила заменяется организацией пространства, где каждому индивиду приписано определенное место. Причем это не просто место, а одновременно ранг. Примером может служить организация школьного класса. Главной формой организации школьников в XVIII в. становится «выстраивание в ряд» – в классе, в коридоре, во дворе. При этом каждый ученик получает определенное место в зависимости от выполнения им любого задания; эти ранги устанавливаются изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Ученик постоянно перемещается из одной последовательности в другую. Место, занимаемое им в пространстве класса, соответствует его месту в иерархии знаний и способностей.
Приписывая каждому определенное место, школьная дисциплина делает возможным непрерывный контроль за всеми и каждым. Школьное пространство начинает функционировать как механизм обучения и одновременно – надзора, наказания или поощрения. Дисциплинарная власть контролирует не только пространственное размещение, но и время индивидов. Моделью опять-таки служили средневековые монастыри. В подтверждение Фуко цитирует предлагаемый распорядок дня начальной школы: «С последним ударом часов все школьники становятся на колени со скрещенными руками и опущенными глазами. После окончания молитвы учитель дает один знак, чтобы ученики поднялись, второй – чтобы они перекрестились, и по третьему они должны сесть за парты».
В другом школьном расписании, относящемся к началу XIX в., по минутам расписаны вхождение учителя в класс, звонок, вхождение детей, молитва, усаживание за парты и т. д.
Строгая организация школьного пространства и времени делает эмоциональные и отчасти спонтанные телесные наказания излишними, позволяя поддерживать учительскую власть и дисциплину другими средствами. В семье, где отношения более индивидуальны и интимны, это сделать труднее, она хуже поддается законодательному регулированию.
Эволюция системы государственных, школьных и семейных наказаний имеет общую логику, но в разных учреждениях это происходит не синхронно. Во французских пенитенциарных учреждениях телесные наказания давно уже стали незаконными, закон требует уважения к человеческому достоинству, запрещает применение к задержанным насилия и «жестокие, бесчеловечные или унизительные наказания», однако прямого и недвусмысленного законодательного запрета телесных наказаний во Франции не существует. Нет и формального запрета телесных наказаний в школе. В 1889 г. Верховный суд признал за учителями некое «право на коррекцию», но в 2000 г. было разъяснено, что это не распространяется на бытовые и «непедагогические» телесные наказания.
В январе 2010 г в Национальную ассамблею внесен законопроект № 2244, который требует полного запрещения всех телесных наказаний детей. Однако далеко не все французы с этим предложением согласны, а их семейные дисциплинарные практики не всегда гуманны.
Например, при опросе в 2001 г. 130 тулонских школьников только каждый десятый сказал, что дома его никогда не били; 72 учащихся сказали, что их бьют умеренно, а 19 – что сильно.
По данным проведенного Европейским Союзом семей в 2007 г. опроса 776 детей, 856 родителей и 685 прародителей, какие-то формы телесных наказаний пережили 95 % детей и 96 % взрослых, причем дедушки и бабушки шлепали детей на 3 % реже, чем родители (это не опечатка). Каждый десятый родитель признался, что прибегал к помощи «ремешка», 30 % детей сказали, что испытали его на себе. Чьи ответы точнее, родительские или детские, неизвестно, но разница значительна. На вопрос, почему они бьют своих детей, 77 % родителей сказали, что делают это в воспитательных целях, а 7 % признались, что ради эмоциональной разрядки. На вопрос, как они собираются дисциплинировать собственных детей, когда станут родителями, 64 % детей ответили: «также, как дисциплинировали меня». Характерно, что 61 % прародителей, 53 % родителей и 39 % детей сказали, что они против законодательного запрета телесных наказаний детей (Pour ou contre les fessées, 2007). To есть поколенческие сдвиги налицо, но старшие поколения не хотят ограничения своей власти и каждый четвертый ребенок против этого не возражает.
В ноябре 2009 г. две трети (67 %) опрошенных родителей сказали, что телесно наказывали своих детей (2 % – часто, 19 % – иногда и 46 % – в исключительных случаях), никогда этого не делали 33 %.
Расходятся французы и в понимании сущности телесных наказаний. Для 45 % опрошенных взрослых (и 42 % родителей) это «воспитательное средство, которое нужно использовать, чтобы научить ребенка уважению к авторитету», а для 52 % (и 55 % родителей) это действие, которого следует избегать, потому что оно маскирует применение силы и насилия по отношению к ребенку.
За расхождениями в оценке телесных наказаний стоят социальные и политические различия. Как и везде, среди сторонников порки преобладают люди правых политических взглядов (60 %), рабочие (51 %) и мужчины (51 %), а среди их противников – левые (60 %), профессионалы (61 %) и женщины (58 %). В целом, хотя больше половины французов согласны с тем, что телесных наказаний детей нужно избегать, 82 % не хотят, чтобы они были запрещены законодательно (Les Français et la fessée, 2009).
