Уровень пережитых телесных наказаний определялся согласием (от «полностью не согласен» до «совершенно согласен») с двумя суждениями: «До 12 лет мои родители много шлепали или били меня» и «Когда я был подростком, мои мать или отец много били меня».
Межнациональный разброс, естественно, оказался большим. Маленьких детей всюду бьют чаще или сильнее, чем подростков, а мальчиков – чаще или сильнее, нежели девочек. Но и самые мягкие формы TH коррелируют с усилением симптомов посттравматического стресса, их не ослабляет даже «позитивное родительство». По мнению Страуса, это подтверждает вредность любых TH, которые объективно тормозят процессы модернизации; напротив, полное запрещение TH предвещает повышение уровня национального IQ и ускорение общественного развития.
При всей моей симпатии к модернизации и неприязни к телесным наказаниям эта причудливая смесь социологии с психологией доверия у меня не вызывает. Видимо, Страус и сам понимает, что увлекся. Хотя, по его словам, результаты исследования «соответствуют теоретической модели», он готов считать их лишь предварительными. Почему?
1. Недостаточно строг статистический анализ.
2. Студенческие подвыборки нерепрезентативны и неоднородны, что не позволяет судить о различиях ни между странами, ни между университетами, ни между категориями студентов. Добавлю к этому, что сильный перекос в «женскую» сторону не позволяет судить и о гендерных различиях.
3. Недостаточно определенны как понятие TH, так и формулировка вопросов. Что значит «много» били? Вряд ли студенты из 32 стран одинаково понимают слова «шлепать» и «бить», которые и по-английски неоднозначны.
4. Всё, начиная с оценки частоты наказаний и кончая симптомами «посттравматического стресса», покоится на самоотчетах респондентов. Какой психиатр примет такую диагностику всерьез?
Предложенная Страусом теоретическая модель предполагает, что сопровождающее экономическое развитие уменьшение TH напрямую причинно связано с повышением IQ, а TH всегда переживается детьми как травматический стресс. Однако ни то ни другое теоретически не доказано и, скорее всего, фактически неверно. К тому же известно, что IQ имеет генетический компонент.
Более аккуратные исследователи-психологи широких обобщений избегают, отрицательные последствия телесных наказаний выглядят у них не столь глобальными и более нюансированными. Тем не менее они есть. Например, психологи под руководством Лисы Берлин (Berlin et al., 2009) опросили 2 573 белых, афроамериканских и мексикано-американских матери из бедной среды, как часто они шлепают своих годовалых детей, и сравнили психологические показатели этих детей год и два года спустя. Выяснилось, что дети, которые в годовалом возрасте обнаруживали суетливость и беспокойство, во всех трех возрастах получали больше телесных и вербальных наказаний, чем другие. Предсказать последующее развитие годовалых детей по степени их агрессивности и когнитивным свойствам не удалось. Зато дети, которых шлепали в годовалом возрасте, в два года оказались агрессивнее своих нешлепаных ровесников, а в три года имели худшие показатели по интеллектуальному тесту. Это значит, что телесные наказания в раннем детстве могут иметь долгосрочный отрицательный эффект.
О возможном вреде сильных телесных наказаний заговорили и нейрофизиологи. Известно, что сильные телесные наказания в детстве, подобно другому насилию, являются хроническим и мощным стрессором, который может способствовать развитию депрессии, агрессивности и аддиктивному поведению (наркозависимости). Недавнее исследование с помощью магнитно-резонансной томографии (МРТ) показало, что они могут повлиять даже на структуру мозга (Tomoda et al., 2009). Из 1 455 молодых, от 18 до 25 лет, взрослых были отобраны 23 человека, которые в детстве (до двенадцати лет) длительное время (не меньше трех лет) систематически (не меньше двенадцати эпизодов в год) подвергались серьезным телесным наказаниям типа порки ремнем, головной щеткой и т. п). Контрольная группа состояла из 22 здоровых молодых людей, которых в детстве не пороли. Сканирование мозга обеих групп показало, что у первой группы меньше серого вещества, от которого зависит самопознание, восприятие других людей и внутренний мониторинг собственных действий. Это исследование было сугубо академическим, его выводы могут не распространяться на более редкие и менее суровые наказания, завершившиеся в более раннем (до шести лет) возрасте. Не исключена и возможность того, что уменьшенное количество серого вещества предшествовало поркам и как-то повлияло на поведение этих детей, вследствие чего они и оказались в группе риска по продолжительности или силе телесных наказаний. Выяснить это можно только с помощью сложных лонгитюдных исследований. Тем не менее вопрос вынесен на профессиональное обсуждение.
От идеологии к методологии
Научные споры о последствиях телесных наказаний являются не только идеологическими, но и методологическими.
Что считать телесными наказаниями? В свете жестоких порок XIX в. материнские шлепки кажутся безобидной лаской. Неужели они тоже вредны? По мнению Страуса и его единомышленников, да. Между тем самые весомые доказательства отрицательных последствий касаются сильных и систематических телесных наказаний.
По убеждению Совета Европы, разница в степени наказания непринципиальна. Документ «Строительство Европы для детей и вместе с детьми» (июнь 2008 г.) прямо отвергает мнение, что «есть большая разница между побоями и легким шлепком»:
«С точки зрения закона, эта разница значения не имеет! Удар сильнее и больнее шлепка, но и то и другое квалифицируется как насильственное действие, нарушающее право ребенка на уважение его человеческой личности. Общество не делает разницы, пытаясь оправдать тот или иной уровень насилия в тех случаях, когда оно обращено против женщин или престарелых людей. Так почему же это различие должно учитываться, когда речь идет о детях? Кроме того, здесь явно прослеживается опасная попытка установить связь между чувством любви и побоями. Выражение “легкий шлепок” содержит в себе худшее из противоречий. Этот, на первый взгляд, невинный оборот выполняет роль дымовой завесы, за которой могут скрываться нарушения прав человека».
Для политиков и моралистов это рассуждение убедительно. Да и как объективно оценить силу шлепка или удара? Вряд ли кому-нибудь придет в голову прикреплять к бьющей руке силомер или измерять чувствительность детской попы, которая может оказаться неодинаковой у детей разного возрасти и у девочек и мальчиков. Но для психолога, социолога, а порой и юриста тут есть проблема. Подвижность и условность граней не означает их отсутствия. Уголовное право различает тяжелые и легкие телесные повреждения. «Насилие», «принуждение» и «соблазнение» – не одно и то же. Законодательство большинства стран различает легальные «платные сексуальные услуги» и криминальную «торговлю людьми». Но главное даже не в этом: характер деяния и его психологические последствия сильно зависят от контекста, причем не только «объективного», но и субъективного, воспринимаемого.
Исследования, рассматривающие эффект телесных наказаний вне их социокультурного и личностного контекста, статистически недоказательны и психологически неубедительны. Именно это подчеркивают Диана Баумринд и Роберт Ларзелер, которых я упоминал в другой связи. Хотя критика ими шведского опыта по отмене телесных наказаний кажется мне неубедительной и идеологически пристрастной, их методологическую полемику со Страусом я должен признать обоснованной.
