Графа Федора Орлова легче всего было отыскать в припортовых тавернах и кабачках, где он наливался вином то в одиночку, то в компании иностранных матросов, не понимавших ни слова из того, что Федор им говорил.
Стефенс как-то раз даже сам подсел к пьяненькому графу, не забыв переодеться в костюм простого итальянского матроса. С ним находился знаток русского языка Говард Михайлофф, чьи предки происходили из России. И вот как проходило общение с «графом Федей», как назвал себя «объект».
— Что там бормочет эта пьяная скотина? — поинтересовался Стефенс у переводчика Михайлоффа, указывая рюмкой на собутыльника.
— Он плачет. Говорит, что старший братик по имени Алехан… Какое варварское имя!..плохо к нему относится, заставляя заниматься черте чем.
— Чем черте? — уточнил Стефенс.
— Черте чем, — повторил Михайлофф и дал разъяснения: — Он занимается тем, что ему не по нраву, не по вкусу.
— Теперь понятно, — кивнул Стефенс. — А чем конкретно заставляет заниматься его старший братик?
— Он говорит, всякой ерундой, то есть мелочами, не заслуживающими внимания. А ему хочется проводить больше время с… непотребными женщинами, то есть шлюхами, и ездить по разным странам. Но братик заставляет его сидеть на одном месте, в их дворце, и лишний раз не общаться с чужими людьми. А это скучно. Поэтому он общается со всеми…
— Это любопытно. А что он делает, находясь дома? — спросил главный британский шпион.
— Всякой ерундой, — перевел Михайлофф.
На этом круг замкнулся. Таких «кругов» было несколько и все кончались, примерно, с тем же результатом, нулевым. Ничего важного из этой «пьяной болтовни» Стефенс так и не выудил, но один момент его все же запомнился, когда на откровенный вопрос: «Помогает ли графу Феде и графу Алехану Господь Бог?», тот, не задумываясь, дал ответ: «Еще как! Нас пятерых братиков очень любит святитель Николай Угодник…»
Бывшего гусара Петра Громова подловили в более приличном месте — у рыбного рынка, где тот вел переговоры о «приобретении партии свежих омаров и о покупке старинных картин, похищенных у наследника венецианских дожей»…
Далее приводился подробный агентурный отчет о том, кто такой голландец Говерт Флинк, картины которого покупались, и сколько было заплачено за них ворам. Все это Стефенс пропустил, обратив внимание только на то место, где говорилось о том, как «обмывалась сделка в ближайшей таверне».
Там, находясь в изрядном подпитии, Громов поведал изумленным ворам, что «видел собственными глазами во сне святителя Николая Мирликийского, творящего чудеса. Будучи архиепископом, святитель трижды подбрасывал узелки с золотом обедневшему отцу трех дочерей, жившему в Мирах Ликийских и собиравшемуся отдать дочерей на бесчестье, чтобы только свести концы с концами в своих финансовых делах. В результате все три дочери, получив достойное приданное от неизвестного дарителя, удачно вышли замуж и успешно преумножили род человеческий. Но в конце этой радостной истории счастливый отец все же выследил того человека, который подбрасывал в его дом узелки с золотом. Им оказался сам архиепископ Николай…
Эту житийную историю и поведал гусар ворам, прибавив, что тот же сон приснился его хозяину графу Алексею Орлову, который часто видит подобные сны…
Узнав о щедрости святителя к бедным девушкам, воры прослезились и честно признались, что у них также растут по три дочери у каждого, от которых они не знают, как избавиться. Но деньги, вырученные за картины Флинка им помогут «сбыть с рук залежалый товар», поскорее выдав их замуж»…
Это донесение настолько поразило Стефенса, что он молился дольше обычного, а потом, обуянный духовной жаждой, напился до чертиков…
На утро Стефенс долго пытался припомнить, что же заставило его так низко пасть в прошедший день, а когда все вспомнил, то твердо решил перекупить гусара Громова, которому удалось так близко сойтись с графом Алексеем Орловым, что даже сны он видел такие же, как сам граф. Значит, гусар сможет дать пояснения о том, как еще помогает Господь Бог русскому главнокомандующему. Стефенс по этому случаю даже вновь обратился к переводчику Михайлоффу и попросил его припомнить какую-нибудь надлежащую русскую поговорку, способную расположить Громова к себе. Но что знаток русских обычаев сразу выдал:
— Хорош Мартын, когда есть алтын, худ Роман, когда пуст карман.
— Это то, что надо! — порадовался Стефенс и приказал Михайлоффу лично заняться вербовкой бывшего гусарского поручика, не жалея для этого никаких средств.
И Михайлофф блистательно справился с заданием — русский гусар деньги взял и сразу передал «важнейшее сообщение», над которым теперь и ломал голову британский шпион. В нем было всего несколько слов:»Цены на сардины в Ливорно повышаются». Стефенс, прочитав это, потребовал дополнительных разъяснений от Громова, но того уже и след простыл. «Плакали денежки британской короны», подумалось тогда разведчику, осознавшему, что его провели, как школяра.
X
Граф Алехан Орлов терпеть не мог дваджды повторять своих приказаний. В тот день и час он распорядился позвать к нему «друга верного Петрушу Громова». И что же произошло? Ничего. Минул час, другой, а отставной гусар все еще не появлялся. Когда же граф и сам точно не знавший, зачем ему понадобился «друг верный», готов был рвать и метать от злости на нерадивых слуг, ему доложили, что «господина Громова нигде не могут сыскать».
— Куда же это он запропастился? — рычал граф Алехан, разрывая в клочья какие-то бумаги, лежавшие на письменном столе. — Он, что же, на небо живьем вознесся, как Илия Пророк? Так найдите мне того Елисея, видевшего такое чудо своими собственными глазами! Пускай лично засвидетельствует: была, мол, огненная колесница, был Пророк и Пророка не стало, улетел… А не то я вас всех тут, мать вашу, в порошок!..
Дождавшись некоторого ослабления речевого потока хозяина, слуги объяснили, что проведенное ими дознание позволило установить: господин гусар поднялся с постели аж в пять утра и, не сказав никому ни слова, отбыл в неизвестном направлении. В семь утра его увидел наш соотечественник в районе торгового порта Ливорно. Он якшался с какими-то проходимцами, очень напоминавшими грабителей с большой дороги, после чего следы господина гусара окончательно терялись и найти его было никак невозможно.
На это граф ответил, как всегда, образно, сказав:
— Опять отправился, жока, мимо двора щей хлебать. Какой-то он у нас беспокойный… Как только объявится, сразу тащите его ко мне! Живого или мертвого!
А «господин гусар» в это время, припертый к стенке грязного сарая сразу двумя душегубами, пытался обнажить саблю, чтобы дать им достойный отпор и защитить свою жизнь, висевшую, надо сказать, на волоске. Кроме тех двоих, приставивших острия стилетов, соответственно, к шее и животу жертвы, здесь было еще трое бродяг, дравшихся между собой за содержимое кошелька Громова, которым чуть раньше они завладели.
— Мне положена большая часть всего золота! — кричал самый толстый разбойник, раздавая увесистые затрещины двоим собратьям. — Это я привел сюда русского дурака, наврав ему, что у нас имеется статуя Апполона в хорошем состоянии. — Ты не прав, Теодоро! — верещал второй, одетый в грязные лохмотья. — Большая часть моя! Это я выследил русского дурака еще вчера и предложил всем вам надуть его.
