Потом были еще десятки походов и боев, за которые наш доктор получал правительственные награды, но на всю жизнь запомнилась операция, описанная выше. Может, и потому, что похожа на небыль. Но, как говорится: на войне как на войне…
Победа без боя
Над долиной опустилась прохладная и темная, хоть глаза выколи, ночь. Даже богатая алмазами россыпь холодно сверкающих на небосводе звезд не делала мрак менее густым. О такой ночи на Руси говорят: «Ночь темна – лиха полна».
Среди хребтов да скалистых вершин, опоясывающих долину, хозяйничает только резкий горный ветер. Он то словно из последних сил тоскливо подвывает в расщелинах, то, вдруг окрепнув, настойчиво гонит перед собой неведомо куда колючие шары перекати-поля.
Кажется, что это единственные движущиеся среди застывших в ожидании предстоящей жары гор тени.
Но нет, внимательно присмотревшись, можно заметить, как наперерез несущихся с гор в долину шаров перекати-поля к перевалу движется небольшой конный отряд. В своих темных одеждах конники чуть видны и потому больше напоминают призраков. Как неведомые тени, скачут они по еле заметной тропе, не таясь, уверенно и легко.
Достигнув перевала, большинство таинственных призраков исчезает. В просторной седловине остаются двое. По тому, как нетерпеливо поглядывают они на противоположную сторону перевала, можно было твердо сказать, что они кого-то ждут.
Не прошло и десяти минут, как из-за поворота показалось с десяток новых теней. Вскоре, словно по сигналу, эти призраки растворились среди гор, оставив среди седловины всего лишь одного своего собрата.
– Я приветствую тебя, брат Худайкул. Да снизойдет на тебя и твоих воинов благодать и милосердие Аллаха!
– Я присоединяюсь к вашим словам. Рад видеть вас и вашего помощника во здравии.
– Не откажись от приглашения. Мои джигиты разожгли костер, там и поговорим.
– Да будет так, таксыр
[18]
.
Отблески небольшого костра сразу же превратили чуть видимые во тьме тени в живых людей.
Тот, что постарше, был высокорослым, в меру упитанным мужчиной. Он был одет в серый стеганый халат, небольшую его голову с крючковатым, длинным носом венчала искрящаяся в сполохах огня, богато расшитая бисером тюбетейка.
Молодой был одет попроще. Широкие, под цвет выжженной солнцем равнины, шаровары, сверху просторная рубаха. Гордо поднятую голову с большими выразительными глазами, орлиным носом и тонкими губами венчала чалма. Судя по легкой походке, человек, которого старший назвал Худайкулом, был по-юношески строен и крепок.
– Я искал Вас, чтобы еще раз напомнить о нашем договоре.
– Разве я и мои джигиты нарушили его?
– Да! И вы это хорошо знаете. Я еще раз напомню то, о чем мы клялись на Коране. Кишлак Торпакту, по договору, должен выставлять вооруженный отряд до ста человек по письменному уведомлению главы исламского комитета. Приказов на этот счет не поступало. Кроме того, небольшой отряд борцов за веру, который возглавляю я, должен постоянно обстреливать транспортные колонны русских, мешать их продвижению через перевал. Вон там. – Худайкул показал рукой в сторону пропасти семь сожженных машин, можете пересчитать. – Наша община свою часть договора выполняет. Дальше в договоре ваши обязанности, таксыр. Вы должны обходить Торпакту стороной и никогда, ни под каким предлогом в наш кишлак не заходить. Вы обязались не причинять вреда нашим полям. Вы обязались не чинить препятствий дехканам и торговцам, которые в базарный день направляются в город. И что же в итоге? В нарушение договора ваши нукеры напали на кишлак и увели с собой трех наших джигитов, сожгли школу, расправились с учителем. Когда мой отец – старшина кишлака – довел этот кощунственный факт до председателя исламского комитета, ваши воины, словно в отместку, начали нападать и грабить наши караваны. Один из ваших людей был убит при попытке поджечь готовую для уборки пшеницу…
Худайкул говорил все это спокойно, но по его глазам, в которых носились отблески костра, чувствовалась, что внутренне он кипит от бешенства к клятвопреступнику.
– Но я не давал распоряжений, которые бы противоречили нашему договору, – глухо, без тени волнения, ответил тот, кого Худайкул называл таксыром. – Не торопись, дай мне разобраться во всем. Скажи, чем ты можешь доказать, что на кишлак напали мои люди?
– Пусть об этом расскажет ваш подручный, Тульки. Этого лиса и в кишлаке, и на караванной тропе многие запомнили.
– Тульки! – позвал своего помощника курбаши, но тот, растворившись в чернильно-черной ночи, молчал. – Ах этот родственник шакала, сын волчицы, как он посмел нарушать наш договор? – топал ногами таксыр, искренне изображая праведный гнев. – Он не уйдет от возмездия, я его примерно накажу, – пообещал курбаши Худайкулу.
Но тот уже не верил ни единому его слову и, нисколько не сдерживаясь, прямо заявил:
– Если еще раз вы или ваши люди посмеете потревожить кишлак, я, клянусь Аллахом, поверну оружие против вас. С разбойниками и клятвопреступниками у нас хватит силы разделаться самостоятельно, а остальное – в руках Божьих.
На этой высокой ноте и закончилась встреча главарей двух формирований моджахедов.
Костер погас, и по разные стороны перевала снова двигались чуть приметные тени.
Только когда они скрылись из виду совсем – одни в холодных и неприступных пещерах, другие в своих глинобитных домах-крепостях, – над перевалом взошла луна. Тоненький ее серп бледным светом осветил горы и долины, представив взору Всевышнего дикую, неописуемую красоту и мирный покой гор. Словно и не было только что человеческих теней, костра, бескомпромиссного разговора двух пока еще не врагов, но уже и не друзей. Покрывало ночи бдительно хранит свои черные тайны, но только до тех пор, пока не взойдет ночное светило.
Никто не должен знать, какие события происходят в одной очень маленькой стране, со всех сторон окруженной могучими горами. Никто кроме Аллаха.
Только Аллах единственный и праведный вершитель судеб. Ибо говорится в суре девятой Корана: «Да не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертал нам Аллах».
Впервые за месяц день выдался свободным. Не надо было вставать чуть свет, чтобы снова и снова мчаться по пыльным и слякотным дорогам навстречу очередной колонне бензовозов и грузовиков, обеспечивая их беспрепятственный проезд через перевал. Скинув последние наваждения сна, словно армейское одеяло, заместитель начальника заставы мотоманевренной группы капитан Царевский поежился в предчувствии утренней прохлады и, свернувшись клубочком, дал себе несколько минут понежиться. Такое выпадало нечасто и всегда навевало чувство домашнего уюта. Словно и нет этих отделанных неструганными досками от ящиков из-под НУРСов стен, скрипучей двери, да и самой землянки. В такие минуты он воспринимал окружающее, словно в полудреме, и всегда ожидал всем своим существом теплого, ласкового прикосновения женских рук. Он так соскучился по нежной женской ласке. Но проходит минута, две, первые лучи восходящего солнца, отразившись от стекла приподнятой рамы, зияющей в потолке, слепят глаза, и он, заслонившись от яркого света рукой, вдруг отчетливо понимает, что все это только радужное забытье.
