Ласковин чувствовал себя ленивым и апатичным. Возможно, это было результатом огромного количества восточных снадобий, которыми его пичкал Зимородинский.
Вячеслав Михайлович приезжал каждый день. Он деликатно просил хозяйку удалиться на кухню и полтора часа работал с Андреем, потом мужчины присоединялись к ней, и Зимородинский еще час развлекал Наташу буддистскими байками и историями а-ля «Молла Насреддин». Ласковин при этом подчеркнуто скучал («Слава! В пятнадцатый раз одно и то же!» – «А разве я тебе рассказываю? Сиди и терпи. Учитель знает, что делает»).
Наташе нравилось. Рассказывал Зимородинский отменно, демонстрировал в лицах, играл интонациями, сам вместе со слушательницей смеялся над забавным… а потом, позже, до Наташи вдруг доходил спрятанный под иронией смысл, да такой, что сердце замирало.
Попутно обнаружилось, что Вячеслав Михайлович любит стихи (вот новость для Ласковина!). И Наташа с удовольствием прочла кое-что из своего, из нового, но не самого нового, не того, что… после Андрея. Наташа сразу поняла, что сэнсэй чувствует поэзию глубже, чем его ученик. Вячеслав Михайлович проникал прямо в суть, в изначальное.
А еще через пару дней Наташа неожиданно обнаружила, что общается с Зимородинским уже не как с полузнакомым мужчиной, а как со старой подругой: жестами, намеками. Поймав себя на этом, Наташа смутилась: это было нечестно по отношению к Андрею, выключало его из круга общения. Смутилась – и вернулась к обычной манере разговора. Зимородинский, если и заметил перемену,– не подал виду. Он предоставил Наташе самой выбирать тот способ общения, который ей по душе.
Не будь Андрея, Наташа была бы покорена этим умным и невероятно чутким человеком с глазами и пластикой сиамской кошки. Со слов своего друга девушка знала, что Зимородинский женат и предан своей семье необычайно. Знала, что с супругой Вячеслав Михайлович обращается с такой заботой и вниманием, что его ученику это казалось нарочитой игрой. Тем более что жена смотрела Славе в рот, и, не дай Бог, ей покажется, что мужу что-то не понравилось,– настоящая трагедия! Ласковину супруга Зимородинского казалась женщиной ничем не примечательной, ни внешне, ни внутренне.
Но теперь пусть Зимородинский завидует ему!
Андрей поглядывал на Наташу, и гордость ясно читалась на его лице. Ласковин видел, что между нею и его учителем возникает собственная связь, но не ревновал. Наоборот, радовался. Оба они были ему дороги и близки. Из тех немногих, кому он по-настоящему доверял.
За эти дни Наташа привыкла к певучему тихому голосу Вячеслава Михайловича. Когда он уходил, ей казалось, что в доме пустеет. Еще раньше девушка заметила, что Андрея окружает аура уверенности. Рядом с ним Наташа чувствовала себя легко и безопасно. Тот же «запах силы» исходил и от Зимородинского. Но сила его была несколько иной.
Андрей – тур! Он – мужчина, боец, демонстрирующий себя. Он – воплощенный вызов. Идя по улице (Наташа не раз замечала это), Андрей скрещивал взгляд с каждым встречным мужчиной, который казался ему достаточно сильным. И ему уступали дорогу. А Зимородинский… Его как будто не видели. Как леопард в зарослях. Пестрая шкура сливается с листвой – не различишь. Зато подойди слишком близко – и увидишь внимательный взгляд и удлиненную морду с торчащими в стороны усами. Еще ближе – и черные губы поднимутся, выпуская предупреждающий низкий рык. А то и не будет никакого предупреждения, бросок – и страшные когти вспарывают живот…
Но только он сам выбирает, кого предупредить, на кого наброситься, а от кого просто уйти, раствориться в лесном сумраке.
Да, учитель и ученик были разными, но Наташа видела, что многие жесты Андрея, его шутки, манера двигаться – очень похожи на речь и движения Зимородинского. Вячеслав Михайлович был как бы изначально знаком Наташе. По Андрею. Она с легкостью привыкла к нему, с нетерпением ждала его прихода и огорчилась, когда Зимородинский сказал, что теперь уже нет необходимости навещать Андрея каждый день. Ласковин поправился. Да, она огорчилась, хотя должна бы – радоваться.
А Андрей действительно поправился. В понедельник он почувствовал, что ему больше не хочется полдня валяться в постели. И на радостях два с лишним часа отрабатывал с Наташей удары ногами и «челночную» технику атаки. Затем позвонил Корвету и поинтересовался, как там его деньги.
– Приезжай и забирай,– лаконично ответил тот. Голос его показался Ласковину не слишком дружелюбным. Но пока это не его проблемы.
Когда через полчаса Ласковин приехал на Мастерскую, то понял, что лидеру «тобольцев» просто не до него.
Дверь в кабинет Корвета была приоткрыта, и Ласковин, которого на сей раз пропустили без сопровождающего, заглянул внутрь. И увидел, что внутри, помимо хозяина, расположились трое незнакомых Андрею огромных, как «КамАЗы», бандитов и средних лет господин в дорогом костюме. Господин тоже был не карлик, но между тремя тяжеловесами гляделся гномом.
– А, Спортсмен! – сказал Корвет с умеренной радостью.– Давай, заходи!
Три громилы разом повернулись и оглядели Ласковина. На мясистых лицах проступила заинтересованность.
«Гном» Андреем пренебрег. Потому что в этот момент Корвет с подчеркнутой небрежностью извлек из ящика стола толстую пачку «франклинов». При виде баксов глаза «гнома» загорелись желтым огнем.
– Извини, братан,– с «семейной» фамильярностью произнес Корвет, вручая Ласковину деньги.– Переговоры у меня.
При этом он как бы отделил: с одной стороны они со Спортсменом, с другой – «гном» с амбалами.
Пепельница на столе была полна окурков: «переговоры» начались не полчаса назад.
– Все сказанное – в силе! – напомнил Ласковину Корвет.– Давай, братан, решай!
Ласковин намеревался спросить, что тот узнал о напавших на Наташу, но понял: Корвету не до него.
Ласковин попрощался и повернулся, чтобы уйти, и тут один из тяжеловесов поднялся и блокировал дверь. Андрей уже начал прикидывать, как половчее обойти мясную гору и с чего это вдруг «КамАЗ» загородил трассу, когда тот выставил вперед красную лапу-манипулятор:
– Сидор!
Пауза. Предполагалось, что если Сидор наслышан о Спортсмене, то и Спортсмен должен знать Сидора. А Спортсмен не знал.
«Ужель я так популярен среди бандитов?» – с иронией подумал Андрей.
Но руку пожал тем не менее. Он – не Слава, у него не отсохнет.
– Вожжа про тебя хорошо отзывался,– пробасил «КамАЗ», развеяв миф о ласковинской сверхпопулярности. Вожжа был из старых приятелей каратэков.
От Корвета Ласковин поехал в банк, о котором говорили, что не совсем бандитский, и арендовал там сейф.
Это показалось ему надежней, чем класть на счет. Из десяти штук он оставил себе пять сотен. Потом подумал и взял еще две. На ремонт машины. Не на устранение «помятости» – Андрей не пижон, а битые тачки угоняют на порядок реже. Вот шаровые придется заменить, резину взять новую, рулевые проверить, карбюратор подрегулировать… Короче, много всего по мелочи. При его, Ласковина, образе жизни, машина должна бегать легко и непринужденно.
