Лешинов прикоснулся ко лбу Андрея (тот опять не успел отреагировать!), и Ласковин ощутил мгновенный всплеск эйфории, а затем звенящую пустоту в голове.
Дверь открылась, и внутрь хлынула толпа лешиновских последователей. На Ласковина обращали мало внимания (обычное дело: еще один обращенный), и он беспрепятственно вышел из гримерной и по указателям добрался до фойе.
Здесь он не без труда нашел Гужму и принял от него пакет с сушеной травой, фотографию и книжечку в мягком переплете под названием «Истинное здоровье». Получив все это, Ласковин испытал настоящее удовлетворение. И еще – огорчение и беспокойство оттого, что вынужден надолго отложить встречу с отцом Константином. То, что встречу придется отложить, Андрей знал заранее, а вот «беспокойство и огорчение» были приобретены недавно. «Благословение» Лешинова было липким, как солидол, и просачивалось в каждую мысль.
Глава пятая
– Н у как? – спросила Наташа, когда Андрей сел в машину.
– Погоди!
Ласковин перекрестился, мысленно произнес «Отче наш», затем – «Да воскреснет Бог…» Помогло. Но не очень.
– Что-то не так, милый? – ласково спросила Наташа, беря его за руку.
– Заколдовал меня, гад! – сердито сказал Андрей. Наташа потянулась к нему, подсела ближе, обняла.
– Какой опасный мерзавец,– бормотал Андрей.– Какой умный, сильный и опасный мерзавец…
Но тепло Наташиного тела, ее нежные прикосновения – успокаивали мысли. Воздух в темном салоне машины пах ею, Наташей. Снаружи уже плотно сгустились сумерки. Лишь метрах в семи-восьми впереди горел фонарь. Свет фонаря был розовый.
Наташа прижала голову Андрея к груди.
– Никому тебя не отдам, никаким колдунам, мой любимый, мой славный, никаким злым, жестоким, никому, мой самый чудный, самый единственный… – шептала она, ероша курчавые волосы Ласковина.
Мимо шли люди. Наташа видела, как они возникают из темноты в фонарном розовом свете – и снова исчезают в темноте. Они были – ненастоящие. Никому из них не было дела до Наташиного счастья. И Наташе не было дела до них, похожих друг на друга, незнакомых, неважных… И вместе с тем она была как-то связана с ними со всеми, через себя, через Андрея. Они шли и не смотрели на нее. А если бы и смотрели – это все равно. Ей все равно. Когда Наташа танцевала в белом огне софитов, ей тоже было все равно, смотрят на нее или нет. Главное всегда остается внутри, не снаружи.
«Я счастлива,– подумала Наташа, прижимаясь к вкусно пахнущей макушке друга.– Я счастлива!»
Рука Андрея упала Наташе на колени, соскользнула вниз, Наташа сжала ее ногами, чувствуя сквозь колготки тепло и силу этой руки.
Тепло поднималось вверх, к животу, к груди, Наташе нестерпимо захотелось почувствовать загоревшейся кожей шершавый подбородок Андрея, его губы, его жесткие упрямые волосы…
Забыв, где они, забыв, что можно им сейчас, а чего – нельзя, Наташа распахнула плащ и начала торопливо расстегивать пуговички на груди.
Андрей отстранился от нее.
Наташа замерла.
«Сейчас он меня остановит!» – подумала она с испугом и раскаяньем.
– Наташ! – он произнес ее имя с незнакомой, пугающей интонацией.
И вдруг быстро и жадно притянул ее к себе. Наташа ощутила на губах вкус крови… нет, ей показалось, просто что-то соленое… Тихо взвизгнула расстегиваемая молния Наташиной юбки. Девушка нетерпеливо дернула блузку вверх, обнажая живот. Сильные ладони легли на ее поясницу, и Наташа выгнулась, откинулась назад, уперлась затылком в подголовник (ни ему, ни ей не пришло в голову опустить спинку сиденья), Андрей прижался лицом к гладкому, твердому, напрягшемуся животу, потянул к себе, пока Наташа с лихорадочной быстротой избавлялась от обуви, колготок, трусиков…
Потом как-то сразу Наташа оказалась сидящей у него на коленях, совсем раздетой. Только почему ей так жарко?
Андрей запрокинул голову, и Наташа наклонилась к его лицу, с нежной легкостью трогала губами лоб, глаза, нос… Пока Андрей не обхватил пальцами ее пушистый затылок, и тогда губы их наконец слились…
Все злое, что еще оставалось в Ласковине, растаяло. Наверное, на какое-то время растаял и он сам, весь, перестал видеть, слышать, думать, существовать…
Они оторвались друг от друга, но губы их остались рядом, так близко, чтобы чувствовать учащенное дыхание другого. Они должны были разделиться, чтобы соединиться снова, по-новому, но не хотелось даже на долю секунды отдаляться друг от друга.
Наташа решилась первой, откинулась назад, перебрасывая ногу, чтобы полностью развернуться к Андрею. Но Андрей поймал ее колено на полпути, удержал, провел губами по внутренней поверхности бедра…
Наташа вонзила пальцы в кожаную обивку сиденья.
Она хотела близости с Андреем, хотела с такой силой, что все вокруг раскачивалось и кружилось, как пошедшая вразнос карусель.
Андрей отпустил ее ногу. Наташа слышала его тяжелое дыхание. Единственный звук внутри их мира. Кроме ударов сердца.
Наташа на миг припала грудью к его лицу, приподнялась, упираясь коленями в скользкую обивку сиденья…
В следующий миг она сжала Андрея ногами, откинулась назад, на его сильные руки…
Перед тем как закрыть глаза, Наташа вдруг увидела все вокруг с потрясающей четкостью, словно луч света озарил темный салон машины, словно огромный прожектор ударил сверху, вырвав из тьмы идущих по тротуару людей. Людям не было до них дела. И Наташе тоже не было до них дела. Но она любила их всех… Только один миг…
Огненный шар лопнул у нее в животе. Кажется, она закричала? Или это разорвалась последняя пелена между ними?..
«Как быстро все кончилось!» – подумала Наташа, приникая влажным, горячим, обмякшим телом к скользкой от пота груди. Ее словно несло на огромных качелях, которым было никак не остановиться.
– Я тебя люблю,– прошептала она.– Я тебя страшно люблю!
В салоне стало душно, и Андрей приспустил левое стекло.
«Прости меня»,– мысленно произнес он, обращаясь то ли к отцу Егорию, то ли прямо к Богу. Но мысль эта не содержала в себе раскаяния. Андрей чувствовал, что в их близости не было греха.
Ему было так хорошо, что хотелось смеяться.
И все-таки он был благодарен Игорю Саввичу за тот запрет. Кто знает, было бы им так хорошо сейчас, не удерживайся он от близости все это время?
Андрей бережно приподнял Наташу и, подвинувшись, опустил ее рядом с собой.
Девушка ничего не говорила. Только смотрела на него поблескивающими в полумраке огромными глазами.
– Поедем домой?
Наташа кивнула.
Ласковин протянул ей носовой платок и отвернулся. Все равно он видел и ее глаза, и улыбку, парящую между ним и лобовым стеклом.
