С хлопком уже происходило таинственное превращение. Жёсткие зелёные коробочки становились мягкими белыми ватными шариками. Чистые деньги, прямо из земли растут.
Замахнулась мотыгой.
Да, нелёгкая работа, скажу я вам. И ещё не так уж жарко. И мне не надо этим заниматься по многу часов в день, чтобы заработать на хлеб. И я не старик какой-нибудь, ревматизма, как у многих полевых работников, у меня пока нет. Я потихоньку обо всём об этом размышляла, и тут из дома раздался пронзительный вопль. Похоже на крик сипухи, только ещё хуже. У меня чуть сердце не остановилось.
– Что ты делаешь? – Виола неслась ко мне с заднего крыльца. В жизни не видела её такой сердитой.
– Мотыжу хлопок, не видишь, что ли?
– Милостивый Боже, немедленно домой, пока никто не увидел. Спаси и помилуй! – она выхватила мотыгу у меня из рук и потащила меня к дому. – Что на тебя нашло? – шипела она. – Совсем разума нет? Играешь в негритянку?
– Я просто хотела понять, на что это похоже. Дедушка сказал…
– Слушать о старике не желаю. Совсем из ума выжил, теперь и ты последнее соображение потеряла, – ругалась Виола, таща меня домой. – Ребёнок собирает хлопок. Белый ребёнок мотыжит хлопок. Ребёнок из семьи Тейт мотыжит хлопок. Спаси нас и помилуй.
Мы добрались до кухни, никем не замеченные. Она всё оглядывалась вокруг и держала меня мёртвой хваткой.
– Дай сюда фартук. Пойди переоденься. Мама с ума сойдёт, если узнает. Никому не говори. Ни в коем случае.
– А почему? Почему ты так сердишься? Я просто хотела попробовать.
– Боже милостивый, дай мне силы.
– Не сердись на меня, Виола.
– Мне надо сесть на минутку.
– Садись скорее. Я тебе налью лимонаду.
Она присела у кухонного стола, обмахиваясь картонным веером, а я побежала в кладовку. Там стоял керамический кувшин с крепким сидром. Может, ей сидра налить? А то никак не успокоится.
– Вот, попробуй, полегчает.
Она опорожнила стакан и продолжала сидеть, уставившись в пространство. Только веером обмахивалась. Я принесла ещё один стакан. Она вздохнула. Почему это последнее время вокруг меня все либо пьют, либо вздыхают?
– Кэлли, вдруг бы тебя кто увидал?
– Ну и что?
– У твоей матушки на тебя планы, известно это тебе? Она как раз недавно говорила, что тебя пора выводить в свет. А тут такое. Куда это годится? Негоже дебютантке мотыжить хлопок.
– Меня? Выводить в свет? Зачем?
– Ты же Тейт. А у папы твоего хлопковые поля. И машина хлопковая.
– Кажется, они дедушкины.
– Ты понимаешь, о чём я, мисс Ума Палата. Ты что, не хочешь быть дебютанткой?
– Я не очень-то знаю, что это такое. Но если все дебютантки вроде той курицы, которую приводил Гарри, то увольте.
– Да уж, это была из куриц курица. Но она тут ни при чём. У тебя будет куча вечеринок и куча юных джентльменов. В общем, куча ухажёров.
– А зачем мне куча ухажёров?
– Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, что потом запоёшь.
– Нет, правда, на кой это сдалось?
– Чтобы маме угодить, вот зачем.
– А‑а-а‑а.
– Экая себялюбица.
– Да нет же!
– Была пугалом гороховым, а станешь леди из общества.
Последнюю грубость я пропустила мимо ушей.
– А маму тоже выводили в свет?
– Собирались. Но не получилось.
– Почему?
– Ты лучше у неё спрашивай.
– Война? – наверно, в этом дело.
Виола только кивнула.
– Но она уже кончилась тогда. Маме же было… – я принялась считать на пальцах.
– Денег совсем не осталось. А потом её папа умер от тифа. И тут уж было не до того.
– И теперь меня надо выводить в свет? Потому что ей не удалось?
– Лучше её саму спрашивай, говорю я тебе. А теперь марш мыться. Такая чумазая. Дай мне немножко покоя – сердце так и бьётся. Спаси нас и помилуй.
Ну ладно, пусть отдохнёт.
У мамы семеро детей, а дочка только одна. Она, наверно, совсем другую дочку хотела, нежную девочку, чтобы не всё вокруг захлестнуло мальчишеской энергией. Ей, наверно, хотелось союзницу. А не вышло. Со мной же не поговоришь об узорах и рецептах, и разливать чай в гостиной я не умею. Я что, эгоистка? Или совсем чудная? А вдруг я для неё ужасное разочарование? Эгоистка или чудная – это не так уж страшно, можно пережить. Но разочарованием быть совсем не хочется. Я пыталась выкинуть всё это из головы, но засевшая мысль весь вечер бродила за мной по дому, словно вонючая-приставучая псина.
Я сидела у окна в комнате и разглядывала деревья, но думала совсем не о них. Зачем маму огорчать? Я же не нарочно. Кто виноват, что я такая? Горбатого могила исправит? Ну, и в чём же мой горб? Полная неразбериха. Так ничего не поняла, но голова разболелась отчаянно. Может, принять мамину «Патентованную микстуру»? Похоже, мы с мамой не такие уж разные.
А вдруг ничего плохого в этом нет? Вдруг мне даже понравится, когда меня вывезут в свет? Когда-нибудь потом. В любом случае надо разузнать, что это значит.
Дедушка меня учил: если хочешь получить ответ на важный вопрос, нужно приложить усилия. Изучить всё как следует, рассмотреть все за и против. У меня ещё лет шесть или семь на изучение. Наверно, хватит. А пока кроме мамы спросить некого. Но она может неправильно понять, если я начну приставать к ней с вопросами. Вдруг решит, что я только об этом и мечтаю? Пойди потом объясни. Голова раскалывается, шея чешется. Опять крапивница?
Утром я нашла маму на огороде – она осматривала грядки. Широкополая соломенная шляпа прикрывает лицо от солнца, на руках – белые нитяные перчатки. Настоящая леди всегда должна укрывать от солнца руки и лицо. Я осторожненько подобралась поближе – а вдруг Виола ей всё-таки рассказала, чем я занималась? Маме мои эксперименты на глазах у всей честной публики по вкусу не придутся. Нет, всё как всегда, глядит явно с осуждением, но это в пределах нормы.
– Где твоя шляпка? Вернись и надень её немедленно.
Я бегом помчалась в дом. Не начинать же важный разговор с левой ноги. Сняла шляпку с крючка и вышла снова.
– Так-то лучше. Поможешь мне с цветами?
– Я хотела тебя спросить. Мне Виола сказала… Она сказала, что тебя должны были вывести в свет, но не вышло. Да?
Тень скользнула по маминому лицу. Что это – удивление, раздражение, сожаление? Она срезала розу.
– Да. Так уж получилось.
– А почему?
– Это всё из-за войны. Не было средств. Люди голодали. Выводить девушку в свет… было совершенно немыслимо.
