– Да на хрен он нужен? – буркнул Онищенко.– Показать все равно ничего не может.
– Намекал, что может. Съезди, Пал Ефимыч, не ленись!
– Это что, приказ? – прищурился Онищенко.
– Рекомендация.– Начальник старательно отводил глаза.
Онищенко терпеть не мог политизированное начальство. И не собирался это скрывать.
– Надо съездить, Павел Ефимыч! – строго сказал Артиллерист.– Кренов и наш генерал – вот так! – Он сцепил пальцы.– Мне уже намекнули, чтоб никому ни звука. Если что в прессу просочится – смотри!
– Если и просочится, то не от меня, а от них самих! – отрезал опер.
– Я тебя предупредил,– строго сказал майор.– А к депутату съезди. Помочь, может, он и не поможет, а помешать – еще как может! Ты ж не вчера родился, Павел Ефимыч. Неужели не хочешь свои четыре звезды сменить на одну, но побольше?
Онищенко дипломатично промолчал.
– Ну иди,– сказал начальник.– Работай.
Делать нечего, поехал старший оперуполномоченный Онищенко к депутату Кренову.
И опять депутат не заставил его париться в приемной. Только появился – предупредительная секретарша немедленно сообщила народному избраннику. И народный избранник в полминуты выпроводил из кабинета очередного посетителя, холеного господина в золотых фирменных очечках и костюмчике под штуку баксов и вне всякой очереди, лично, пригласил в кабинет рядового мента в китайском свитере и гонконгских штанах.
– Кофе, чай, коньяк? – обходительно осведомился депутат.
– Коньяк,– не чинясь, ответил Онищенко.
Принесли коньяк в крохотной рюмочке. И кофе в такой же чашечке, с прозрачным, как бумага, ломтиком лимона.
Заботливый депутат поинтересовался милицейским житьем-бытьем, посетовал на недостаток финансирования, социальные трудности… Сочувствовал, одним словом. Причем так сочувствовал, что возникало впечатление: дай господину депутату волю – и все исправится. Верилось с трудом, но тем не менее обаяние политика растопило неприязнь мента, и когда дело дошло до конкретных вопросов, Онищенко рассказал значительно больше, чем собирался. Выйдя из бывшего института благородных девиц на свежий воздух, опер встряхнулся и прикинул, какую информацию он получил взамен. Получалось, никакой. Но от разговора все равно осталось приятное ощущение. Как после хорошего перетраха.
Вернувшись в отдел, Онищенко написал рапорт и, приложив к материалу, отдал начальнику. Затем с чувством исполненного долга отправился обедать.
Всю вторую половину дня опер занимался делами, ни к Суржину, ни к Куролестовым отношения не имеющими. А вот завтра он рассчитывал вплотную заняться загадочным Николаем. Однако на утренней «сходке» начальник его порадовал: пришел телетайп с сообщением о задержании в дружественной Белоруссии находившегося в розыске преступника. Фамилия преступника была Дьячков, и в розыск его подавал не кто иной, как Онищенко. Два года назад.
– Ты подавал, ты и поедешь,– решил начальник.– Оформляйся и отправляйся. Я уже подтвердил высылку конвоя.
Глава двадцать четвертая
Светка сидела на топчане и разглядывала себя в осколок зеркала. Сегодня ей наконец дали помыться. Этот подвал был получше других. В нем стояли какие-то здоровенные страшноватые машины, зато имелся топчанчик, стулья, даже телефон. И комната с душем. Светку привезли сюда вчера ночью. Кошатник куском проволоки вскрыл замок. Потом его послали за водкой. Нажрались все, кроме Светки. Она отказалась, а насильно в нее вливать не стали. Николай дал ей таблетку, которую она послушно сунула в рот, а потом украдкой выплюнула. Светка в последние дни даже курить бросила: вредно маленькому!
Нажрались, пели песни, хвастались. Светка слушала и ничего не понимала. Она как бы замкнулась в себе. В своем состоянии. Зародыш внутри не шевелился. Маленький еще. Но Светка все равно его чувствовала. Теперь у нее появилась надежда. Она знала, что ее душа пропащая, но маленький же от Бога не отрекался. Бог может его спасти. И Светку вместе с ним. Иногда Светка молилась, забившись в уголок. Молилась своими словами, поскольку правильных молитв не знала. Но только когда не было Николая. При нем – боялась. Николай слышал даже мысли, а молитву – тем более.
Когда водка кончилась, Кошатник и Славик уснули, а Николай уложил Светку на скамью и долго трахал. Лидер сатанистов был неутомим. Хвастался Славке, что его недавно возвели на высшую ступень и теперь он – натуральный Казанова, который, как заявил Николай, тоже служил Сатане. Однако Светке казалось, что лидер сатанистов просто никак не может кончить. Лежать на трясущейся скамейке было неудобно, но, к счастью, ничего, кроме этого неудобства, Светка не чувствовала. Елозивший внутри орган, прикосновения, щипки и шлепки были привычны. Светка знала, что маленькому это не повредит. Когда Николай перетащил ее на топчан и уложил на спину, она слушала, как снаружи, за окнами, идет дождь. Даже задремала…
Ей снилось, что она опять ходит в школу, причем в восьмой класс, а после школы они с Славкой едут в парк и катаются на лодке. Май, она загорает, откинувшись назад и вытянув ноги, а Славка гребет и смотрит на ее грудь. А грудь у нее снова упругая и красивая…
Теперь груди у Светки ссохлись, и вся она высохла, ребра торчат, коленки острые, руки – как палочки. А на лице – прыщи. Никогда у нее прыщей не было!
Светка отложила зеркало и тихонько заплакала.
Тут же подползла Джейна. Толстуха мгновенно чуяла, когда Светке совсем плохо, подсаживалась, вроде утешала, а на самом деле – наоборот. Джейна Светку ненавидела. Потому что Светка больше не подпускала ее к себе, как раньше, когда от таблеток и травы у Светки ехала крыша. Джейна была раза в два сильнее Светки, но трусливая. Светка только разок полоснула ее по морде отросшими ногтями, а Джейна визжала, как свинья,– испугалась, что Светка ей глаз повредила, а всего только веко поцарапано. Джейна Николаю пожаловалась, но Николай только смеялся. Он не запретил Джейне трогать Светку, но толстуха больше не рисковала. Говорила, что теперь ей Светку мацать противно. Раньше, мол, та была красивая, а теперь стала страшная. И еще опять рассказывала, как у сатанистов аборты делают. А некоторым, говорила, не делают, а специально дают рожать, чтобы потом младенчика в жертву принести. Джейна говорила страшные вещи, и еще страшнее было оттого, что Светка знала: толстуха не врет.
Джейна болтала, а Светка мысленно просила Бога: «Пусть они все умрут. А я с моим маленьким останусь». Светка представляла, как она родит младенчика и понесет его в церковь. Толстый старый батюшка окрестит его, и Сатана больше ничего не сможет сделать. А когда он вырастет, то никому не позволит ее, Светку, обидеть. И не предаст, как Славка…
«…В деятельность сатанистских сект могут быть вовлечены подростки, переживающие возрастной кризис, выраженный в стремлении к стихийной анархии и подвергнутые старшими адептами жесткой психологической обработке, ставящей целью подмену системы ценностей и патологическое изменение сознания. Учитывая, что наше общество сейчас не в состоянии предложить формирующейся личности сколько-нибудь устойчивую позитивную этическую систему, можно сказать, что сама жизнь делает подростка крайне восприимчивым к сатанинской идеологии. И если на первых этапах положение еще можно исправить, то в дальнейшем мы будем иметь дело с личностью (или группой личностей) со сформированной патологией, личностью, для которой насилие – норма и источник удовлетворения. Садомазохистский комплекс в сочетании с убежденностью в своей правоте и отсутствием страха возмездия, разумеется, рано или поздно приведет такую личность на скамью подсудимых. Осужденный, оказавшись в местах лишения свободы, адепт сатаны найдет идеальную почву для религиозной пропаганды…»
