Охранник при входе поглядывал на Игоева с откровенной завистью: такой цветник у мужика! Но когда случайно натолкнулся на взгляд Кирилла – поспешно выдал дежурную улыбку. Игоев считался очень важным клиентом. Сам господин генеральный директор, бывало, спускался вниз и осведомлялся: хорошо ли господину Игоеву, нет ли у него каких пожеланий или рекомендаций? За деньги такое не купишь. Разве что за очень большие деньги.
Все-таки усилия девочек не пропали впустую. Настроение Игоева улучшилось. Он возвратился в офис чуток повеселей, чем уходил.
Что может быть лучше красивой, умной и хорошо воспитанной женщины? Только две красивые, умные и хорошо воспитанные женщины. Или три.
– Валюша,– сказал он в микрофон селектора.– Собери всех – и ко мне. Немедленно.
Через сорок минут Игоев закончил инструктаж и отослал девочек вниз отслеживать информацию. Ежеминутно по отлаженным каналам в офис Игоева стекались городские новости. Криминальные, финансовые, культурные. Но это был механический процесс. Очень часто самая важная информация проходила мимо сети. Чтобы получить ее, были необходимы личные контакты. Но вот уже несколько лет в отношении игоевского бизнеса работал принцип умножения, формулируемый в народе как «деньги приходят к деньгам». Чем больше информации скапливалось в голове Кирилла и на винтах его компьютеров, тем больше сведений стекалось к нему без всяких усилий с его стороны, а исключительно стараниями клиентов, приносивших Игоеву свои проблемы. Главное, чему научился Кирилл у Сермаля,– умение грамотно сформулировать вопрос. А уж найти ответ не составляло труда. Если знаешь, где искать. Игоев знал. Он знал физиологию социума ничуть не хуже, чем Стежень – физиологию человеческого тела. И так же, как и Глеб, пользовался интуицией там, где не хватало знаний. Ошибался он редко и до сих пор всегда успевал исправить ошибку. Беда в том, что за эти годы Игоев привык играть по правилам. По собственным правилам. И правила эти были хороши. До сих пор. Но не теперь.
«Пришел час Тьмы»,– всплыла откуда-то фраза.
Ничего. Еще поборемся. Кирилл Игоев открыл Фотошоп и набрал пароль. С плоского японского экрана глядел человек, дважды перевернувший жизнь Кирилла Игоева. И не только его… Сермаль. Никто не знал его настоящего имени. У него не было дома, человеческих привязанностей и человеческих слабостей. По крайней мере, так казалось его ученикам. И первым, из которых остались только Игоев да Рыбин, который нынче в другом полушарии, и вторым: Глебу, Аленке, Диме…
Когда Игоев глядел на фото, о существовании которого не подозревал никто из Сермалевых выучеников, он всегда вспоминал то летнее утро, оставшееся, кажется, где-то в бесконечности прошлого. Хотя прошло не так уж много лет с тех пор, как…
Часть вторая
Сермаль
Я возьму тебя в руки тепло,
как забытую в книгах тетрадь.
Ученически тонкую, в рыжей бумажной обложке.
Ты взбегала по лестницам, трогала стекла ладошкой:
– Мне хотелось бы это, и это, и это хотелось бы взять…
Ты умела так искренне, так замечательно врать,
А потом улыбаться и прятаться в «кто-его-знает».
А кровать была узкая, жесткая, в общем, дрянная.
Ты похожа, мой зайчик, похожа на эту кровать.
Почему же никто из нас,
ну совершенно никто не хотел воевать?
Только фыркать да ежиться: « Жить-то все хуже и хуже!»
Мы стреляли глазами. А где-то стреляли из ружей:
– Экий славный кабанчик! Фу, Хват! Не мешай свежевать!
Поохотились, милые, нынче хоть всю королевскую рать
Приведи – Город пуст.
Прислонись к проржавевшим воротам,
Прислонись и смотри,
как выходят из марева маршевым – роты…
«Он уже не проснется. Разбился.
Скорлупок – и то не собрать».
У одних геморрой. У других не хватает ребра. Или печени.
Тучности нильского ила не хватает нам всем.
Но малина растет на могилах. И какая малина!
Нам хватит на все вечера!
«Он разбился во сне. А во сне веселей умирать!»
В наш придуманный мир, в наше вечноиюльское утро,
Время-пес, он пробрался, подполз,
и лизнул мои черные кудри,
И осыпал их сереньким пеплом чужого костра.
Подними же лицо свое: веришь – как будто вчера
Мы расстались.
Кирилл Игоев. Журналист. Восемь лет до…
Дробно затарахтел будильник. Вялая теплая рука сама сдвинула рычажок. Десять минут – законное право. Как замечательно уткнуться носом в теплую мятую простыню, расслабиться…
– Тр-р-рлинь! Т-р-рлинь!..
Телефон проклюнулся. Неделю молчал. Ремонтёры, мать их. Искали дырку в трубе – нашли телефонный кабель, удачники.
– Да! – недовольно рявкнул я в телефонную трубку.
– Здравствуй, сын земли!
Сонливость улетучилась вмиг. Каждый волосок встал дыбом.
– Сермаль? Ты – где?
– Здесь.– Смешок.– Жди. Еду.
И короткие гудки.
Вот так-то…
Ошарашенный, я встал и поплелся в ванную, открыл на полную кран холодной воды. Струйка в палец толщиной. Четырнадцатый этаж, ясное дело. Заглянул в зеркало. Морда – лаптем, бородища не чесана. Подстричь, что ли? А, хрен с ней!
От нечего делать я сцепил пальцы, напряг мускулы. В зеркале отражался здоровенный мужик: бычья шея, богатырские плечи. Институтский тренер по вольной борьбе прочил блестящую карьеру. Но я добрался лишь до первого разряда. И остановился. Ленив.
Сермаль, Сермаль… Зачем ты вернулся? Сердце сжималось, горло… Подобного я не испытывал аж со школьных времен, когда в телефонной трубке раздавался голос «самой любимой и самой прекрасной». Сердце сжималось и падало в пустоту… Когда восемь лет назад Сермаль исчез, ничего подобного не было. Только горечь и ощущение незаслуженной обиды. Последнее прошло, когда объявившийся в институте капитан-кагэбэшник довольно деликатно пытался выяснить, чем же, собственно, занималась маленькая компания и чему, собственно, учил их, умных, политически грамотных комсомольцев из приличных, очень приличных и преданных партии семей какой-то темный дядька без образования, без работы, без прописки. Без всего, что заслуживает уважения справедливого общества.
Ничего им не сделали. Потому что все они были умными и действительно из приличных семей, где, кроме всего прочего, учили: не болтай.
А потом они стали умирать. Один за другим. Кто-то – под колесами, кто-то – отравившись испорченной тушенкой. Но все – в Городе. Спустя четыре года, когда, закончив универ, я пристроился на радио, Сермалевых птенцов осталось только двое: Витька Рыбин, великий музыкант, постоянно болтавшийся по заграницам, и я.
Вокруг кипела Перестройка, сбивались горластые клики, в неистовстве политических страстей сколачивались капиталы. Коллеги мои бултыхались в кипящем котле, тонули и взлетали пеной в недосягаемую высь… А мне было все равно. Тому, кто почувствовал величие Мира, смешно играть в классики…
