– Ты хочешь отравить меня! Ты на все готова ради своего Гиза! Я тебя в монастырь упрячу! Замуж за самого захудалого дворянчика выдам!..
В конце концов все утихомирились. Карл, отдуваясь, сел, вернее, почти упал на неширокую оттоманку, Генрих подошел к зеркалу и начал поправлять помятые брыжи, а Екатерина, подозвав к себе заплаканную дочь, стала аккуратно накладывать на ее красное от недавно пролитых слез лицо толстый слой белил.
– Я ведь уже запирала тебя, развратница, – ворчала при этом королева – вполне, впрочем, добродушно. – Ты целых десять дней не покидала своих покоев, когда я узнала об этом Гизе! И ты обещала мне больше не встречаться с ним. Обещала, помнишь?
– Помню, – капризно протянула Маргарита. – А вы, матушка, помните, что тогда со мною сталось? У меня началась лихорадка, и я чуть не умерла. Это все от разлуки с Генрихом. О господи, он так красив!
– Ну, предположим, до смерти тебе было далеко. Мэтр Паре сказал, что у тебя было что-то вроде сенной лихорадки… Ничего опасного, даже кровь пускать не пришлось. А что до Гиза, то я признаю – он очень хорош собой. Но ты не должна забывать, что он – враг нашей семьи. В чем-то он даже хуже протестантов – те по крайней мере не хитрят и не льстят.
– Да ну, матушка, – воскликнула Марго, к которой вернулось ее всегдашнее присутствие духа, – скажете тоже! Генрих ни в какое сравнение не идет с каким-нибудь там…
– …тоже Генрихом! – закончила за нее мать и сурово посмотрела на провинившуюся. – Я еще не говорила тебе о том, что надумала, так как время пока не подошло, но скоро ты все узнаешь. Ладно, ступай читать свои латинские книжки и помни о полученном сегодня уроке.
Маргарита молча выплыла из материнских покоев. Она твердо решила не расставаться с герцогом Гизом, который – хотя и был главой католической партии и действительно не скрывал намерения занять французский престол – вот уже несколько недель безраздельно владел ее сердцем.
Однако же через два дня ей совершенно случайно стало известно, что король, поразмыслив, захотел-таки навсегда обезопасить себя от происков юного красавца герцога. Он призвал своего сводного брата Ангулема и вручил ему две шпаги, сказав при этом:
– Одна – для Лотарингца (так называли Генриха Гиза, герцога Лотарингского), вторая – для вас, если вам не удастся умертвить его.
Марго сумела спасти любовника, продержав его в своей комнате всю ночь, до самого рассвета. По коридорам Лувра гуляли сквозняки и… убийцы. Ангулем и его сообщники, закутавшись в плащи и громко чихая, упорно поджидали жертву, но к утру они поняли, что им грозит кашель и ломота в костях, и нехотя удалились. Карл простил своего сводного братца и даже изволил посмеяться над его красным распухшим носом. Однако же Маргарита, опасаясь, что король может расправиться с Генрихом, убедила последнего жениться на Екатерине Клевской, носилки которой в прошлом году то и дело появлялись возле ворот дворца Гиза.
– Поймите же, – говорила Марго любовнику, который не соглашался так скоропалительно идти под венец, – Карл ревнует меня к вам! Я же рассказывала, что… – тут Маргарита помолчала, а потом медленно продолжила: —…что я многому научилась у него. И он до сих пор любит меня, ибо я выказала себя весьма прилежной ученицей.
– Но как же так? – изумился Генрих. – Ведь я, принцесса, был отнюдь не первым, кто посетил ваш лабиринт! Отчего же король пожелал убить именно меня?
– Да оттого, – с досадой отвечала Марго, – что все мои прежние любовники не были и вполовину так дороги мне, как вы! Неужто вы думаете, что мне безразлична судьба нашей семьи? Неужто полагаете, что я не догадываюсь о тайных мыслях, которые владеют вами, когда вы обнимаете меня и шепчете всяческий милый вздор? Я знаю, вы хотите занять место Карла и стать королем, и я не должна была бы допускать такой близости между нами. Но что же делать, если мое естество требует вас и меня влечет к вам, как реку влечет к морю?!
Обиженный этими речами герцог откланялся – и очень скоро стал мужем хорошенькой Екатерины Клевской.
В 1572 году королева Екатерина написала Жанне д'Альбре, вдове короля Наварры Антуана Бурбонского и матери принца Генриха Наваррского, доброжелательное письмо.
«Приезжайте в Париж, – гласило это послание. – Нашим семьям нужно как можно теснее породниться, потому что иначе Франции угрожает гражданская война, а ни Вы, ни я этого не желаем. Я знаю, что Вам наговорили про меня много небылиц, но я надеюсь при личной встрече доказать Вам, что маленьких детей не ем и что дым у меня изо рта не идет».
Жанна, которую уже предупредили о желании венценосной флорентийки выдать принцессу Маргариту за Генриха, согласилась посетить Лувр. Она была неглупой женщиной и хорошей государыней, но отличалась крайней подозрительностью и ханжеством. Убежденная протестантка, Жанна опасалась за нравственность своего мальчика (которому уже, между прочим, сравнялось двадцать и который сызмальства питал пристрастие к женскому полу) и потому потребовала, чтобы Маргарита отреклась от католичества и перестала красить лицо и носить платья с декольте.
Если бы речь шла только о перемене веры, то Марго бы еще подумала, но необходимость отказаться от белил, притирок, румян, благовоний и глубоких вырезов привела ее в ужас.
– Матушка, – сказала она Екатерине, которая каждый вечер кратко излагала дочери, как продвигаются переговоры о замужестве, – я понимаю, что моя свадьба – дело решенное. И вы, и братец Карл доказали мне, что Наваррец непременно должен сделаться моим супругом. Но нельзя ли избавить меня от необходимости столь часто лицезреть эту неприятную особу? От королевы Жанны вечно пахнет каким-то прогорклым маслом, а ее сжатый рот наводит на мысль, что губ у нее нет вовсе.
– Я постараюсь что-нибудь придумать, девочка моя, – ласково ответила Екатерина. – Но пока тебе придется терпеть. А насчет платьев и прочего не волнуйся. Не думаю, что тебе надо будет проводить в Нераке (столице Наварры) слишком уж много времени.
Так оно и получилось. В июне того же, 1572, года королева Наварры Жанна внезапно занемогла. Она тогда все еще жила в Лувре, и Екатерина называла ее своей подругой. Как-то вечером, дня за два до того, как Жанне стало плохо, одна из придворных дам Екатерины принесла гугенотке пряно благоухавший самшитовый ларец.
– Ваше Величество, – сказала дама (ее имя поглотили века, но это неважно, потому что она ничего не знала и только выполняла приказание), – государыня посылает вам этот дар и велит передать, что не забыла разговора, который состоялся у вас третьего дня.
Жанна раскрыла ларец и увидела там пару длинных, выше локтя, перчаток из тончайшей кожи. Вспыхнув от удовольствия, она написала королеве Екатерине короткую записку, благодаря ее за подарок. Дело заключалось в том, что Жанна, женщина неизбалованная и суровая, пожив в Париже, не только укрепилась в собственной вере, но и решила все же кое-чему поучиться. Конечно, румяниться или белиться ей бы и в голову не пришло, а вот сделать свои руки более мягкими королеве хотелось. Она рассказала об этом пастору, который находился в ее свите, и тот рассердился.
