Петр продолжал осыпать ее подарками, слал ей из-за границы всяческие редкости – попугаев, канареек, мартышек, разные деревья, бесценные брюссельские кружева. Он радовался, получая от нее весточки, умилялся рассказам о Петеньке, наследнике престола…
А в начале 1722 года был обнародован указ о наследии престола. Всей России предстояло присягнуть тому, на кого укажет государь, – ибо обычай оставлять трон «большему сыну» показался Петру «старым и недобрым». Документ этот являлся переходной мерой к объявлению Екатерины царёвой наследницей (сына, Петра-младшего, уже не было в живых).
И Россия присягнула… неведомо кому. Народ роптал. Он видел, что государь хотел оставить после себя престол своей супруге, и в полках слышалось:
– Государь царицу нынешнюю взял не из бояр, а прежнюю царицу бог знает куда девал!
Итак, из любви к Екатерине царь нарушил обычаи предков, велевшие присягать только определенному лицу. Сама же виновница этого была так увлечена камер-юнкером, что он уже ни в чем не встречал отказа.
В мае 1724 года в Кремле Император (двадцать второго октября 1721 года в честь заключения Ништадтского мира Сенат присвоил Петру титул Императора, Отца отечества и Великого) возложил на голову коленопреклоненной Екатерины Алексеевны корону.
По случаю коронационных торжеств Виллим Монс был пожалован государем в камергеры. «И мы надеемся, – гласил официальный документ, – что он в пожалованном от нас новом чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму человеку надлежит».
А вскоре Петру попало в руки подметное письмо с прямыми указаниями на то, что Виллим Монс – любовник государыни. Был учинен розыск. Допрашивали очень и очень многих, но по приказу Петра основной акцент делался на мздоимстве камергера и членов его семьи.
Виллима арестовали. Петр сам проглядел все его бумаги. Когда к нему в кабинет ввели обвиняемого, царь посмотрел на него с такой ненавистью и одновременно с таким укором, что Монс упал в обморок. Ему пустили кровь и унесли.
Никто не может сказать точно, было ли объяснение между государем и его неверной женой. Очевидно, да, и скорее всего Екатерине удалось полностью оправдаться. Все же Петр очень любил ее и потому решил не наказывать и не пытать.
Казнь состоялась шестнадцатого ноября 1724 года. В десять часов утра конвой солдат показался из ворот Петропавловской крепости; за ним следовал Монс, исхудалый, в нагольном тулупе. Он шел в сопровождении пастора.
На эшафоте ему прочитали длинный приговор («взяточничество, покрывательство за деньги плутов»). Выслушав его, Виллим попрощался с пастором, отдал ему на память золотые часы с портретом императрицы, сам разделся и лег на плаху, попросив палача поторопиться. Палач просьбу исполнил, и всего несколько минут спустя голова красавца была вздета на шест.
Неделю тело Монса лежало на эшафоте, а когда помост стали ломать, труп уволокли догнивать на особое колесо.
Двор между тем праздновал обручение царевны Анны Петровны с герцогом Голштинским. Много раз, едучи в дом графа Толстого, который неоднократно принимал у себя в эти дни венценосных гостей, Екатерина с дочерьми и свитой миновала колесо с заледенелым трупом; с заостренного кола угрюмо взирала на пышный поезд голова Виллима Монса.
Можно только гадать, какова была бы судьба Екатерины – да и всей России, – проживи Петр дольше. Не исключено, что своей наследницей на престоле он пожелал бы видеть Анну Петровну, старшую и любимейшую из дочерей. С трудом верится, что царь спешно выдал ее за голштинского герцога, владетеля крохотного государства, лишь затем, чтобы просто сбыть с рук. Не исключено, что именно ее имя хотел он вывести перед самой смертью, но написал только – «Отдайте все…» Случилось это двадцать восьмого января 1725 года, и можно смело предположить, что Екатерина вздохнула с облегчением. Ведь после казни любовника она чувствовала, что ее жизнь висит на волоске.
Императрице Екатерине Алексеевне суждено было царствовать всего два года. В 1727 году она скончалась от горячки.
Евдокия же, первая жена Петра Великого, была в то время еще жива. Она влачила дни в одном из московских монастырей, куда позволила ей перебраться великодушная вдова российского самодержца…
10. София-Доротея, королева Англии
Дядюшка Оттон-Вильгельм любил, устроившись перед камином с бокалом вина, рассказывать маленьким племянникам историю их рода.
– Мы, Кенигсмарки, – говорил он медленно, глядя в огонь, – много славы принесли Швеции, хотя и сражались за нее в чужих краях, а то и под чужими штандартами. Мы никогда врагам спину не показывали, ядрам не кланялись, шпагу в крови омочить не боялись. За то любили нас и награждали разноплеменные государи, а трусы и придворные льстецы ненавидели и всякие каверзы подстроить норовили. Вот, помню…
– Дядюшка, ну же, дядюшка! – перебила его вдруг, капризно надув губки, хорошенькая одиннадцатилетняя Аврора. – Вы в прошлый раз обмолвились, что наши предки не только смелостью прославились, но и красотой. Мне об этом послушать интересно. Пожалуйста, расскажите!
Мальчики – Карл-Иоанн и Кристоф-Филипп – возмущенно переглянулись. «Девчонка! – говорили их глаза. – Ну что с нее взять?!»
Оттон-Вильгельм растерянно поправил шелковистый, в крупных локонах, рыжий парик (он надел его нынче по необходимости, повинуясь моде, но накладные волосы мешали, жарко грели спину, доходя почти до поясницы). Старый Кенигсмарк любил воевать, и победы он одерживал не только на поле брани, но и в альковах, однако же вольготнее всего ему было на коне во главе армии – и уж там-то он обходился без парика.
– Какой у вас парик замечательный, – сказала серьезно Аврора. – Я знаю, это самый модный цвет. Называется «незабвенный закат».
Дядюшка удивленно посмотрел на племянницу и улыбнулся. Хороша, ах, как хороша! Темноволосая, темноглазая… худенькая, правда, но ведь совсем еще дитя.
– Ты, девочка моя, про красоту меня спрашиваешь, – сказал Оттон-Вильгельм, – а чего тут спрашивать, если тебе… да и братьям твоим… стоит только к зеркалу подойти. Все мы, Кенигсмарки, такие, что и нас любят, и мы любить умеем… – И смешался, закашлялся, заметив, с каким вниманием слушают его племянники – даже рты пооткрывали. Ну, об амурных подвигах он им повествовать не намерен. Без него охотники найдутся объяснить детям, что к чему.
И храбрец кинул своим маленьким слушателям по апельсину.
– Дядюшка, а как вы в турецкую крепость из пушки-то выстрелили! Мы с Карлом все спорим – одного ядра для победы хватило или пушку несколько раз заряжали? – расправляясь с подарком, спросил Кристоф-Филипп.
– Ну уж и одного! – рассмеялся дядя. – Нет, дорогие мои, там дело вот как было. Служил я тогда венецианскому дожу…
И он пустился в подробное описание того памятного боя. Мальчики внимали ему, затаив дыхание, а Аврора скучающе глядела на пламя и размышляла, пойдет ли ей платье такого вот огненного модного цвета.
