– Ла. Ма Хийа джинсияатук?
Исхудалый хмыкнул:
– Сначала вы сказали «нет», потом спросили, откуда я. Называйте меня исламистом, не более того. Ислам – это страна, в той же мере, что и ваша ОКния. Идеи и верования – вот на чем строятся страны. Великая разница между исламом и материалистическими синдикалистскими государствами – это разница между Богом и бутылкой пива. Вас это шокирует?
– Нисколько. – Сон Бева возвращался к нему кусками, отрыжкой.
– Вы ежитесь. Вам холодно? Включить обогреватель?
– Нет-нет, спасибо. Вы говорили про ужасные перемены. Я запоздало среагировал.
– Меня тоже дрожь пробирает, когда я о них думаю, – отозвался исхудалый. – Но я дрожу не за себя. Нет, нет, нет, не за себя.
Пошел слабый снег.
14. Превыше всех благ земных
[29]Адрес гласил: дом 44 по Глиб-стрит, то есть в родном – некогда – для Бева Чизвике. Перед тем как позвонить в дверь, Бев еще раз сверился с адресом на последней странице «Свободных британцев». Это был очень ветхий дом в череде стоящих встык таких же, с захиревшим палисадником и переполненным мусорным баком. Открыла ему что-то жующая девушка с кудряшками штопором, в зеленом костюме и с желтой эмалевой эмблемой на лацкане.
– Вам придется подождать там, – сказала она, кивком указывая на комнату справа.
Но по лестнице без ковровой дорожки уже скатился усатый мужчина с какими-то документами в руках: опять же зеленые форменные штаны, белая рубашка. Хитровато глянув на Бева, он отдал девушке бумаги:
– По пять экземпляров каждого, Берил. Боже ты мой, мы знакомы?
Это уже было Беву.
– Подождите-ка! – удивился Бев. – Вы у нас последнюю инспекцию проводили. Из ГИБПа. Ваша фамилия Форстер.
– Фолкнер. И действительно, я служил в Главной инспекции боевой подготовки Его величества. Вы ведь валлиец, да? С каким-то валлийским именем? Пришли устраиваться на работу?
– Я пришел узнать, нельзя ли получить какой-нибудь офицерский чин. Моя фамилия Джонс. Магистр гуманитарных наук, университет…
– Подождите, схожу за пиджаком, очень уж тут душно. У меня как раз сейчас перерыв. И так в горле пересохло… Берил, скажи демократ-майору, пусть сам тут пока справляется, ладно? Мы с этим джентльменом будем в «Перьях».
В баре при «Перьях» Фолкнер, на желтой эмблеме которого был вытеснен черный майорский ромб, залпом опрокинул свой джин с тоником и заказал еще. Бев умял тарелку сэндвичей с чатни и сыром и теперь маленькими глотками смаковал двойной скотч.
– Ну и стоит же все это! – вздохнул Фолкнер. – Ну да ничего, недолго еще осталось.
– Хотите сказать, что цены снизятся?
– Хочу сказать, что больше просто не будет, – отозвался Фолкнер. – Адская выйдет заваруха, но ее не избежать. Ну да не важно, не важно, о главном.
Он осмотрел потрепанного, но чисто выбритого Бева. Фолкнер был опрятным, кокетливым, хорошеньким, лукавым, его напомаженные блестящие черные волосы – разделенными на пробор, точно выведенный по линейке.
– Так вы из непослушных? Ладно, не говорите. Меня поимели за мой стостраничный отчет о состоянии преподавания наук в средней школе. Если вам не нравится, сказал я… Остальное сами знаете. Какого рода работу вы ищете?
– А какого рода работа есть?
– Записью на офицерский чин занимаются на самом верху. Его светлость так пожелали. Я не могу позвонить в «Аль-Дорчестер», но он точно будет там завтра. Можете поехать с запиской.
– Его светлость?
– О, мы его так кличем. Я про начальника. Про шефа полка. Лоуренс – не настоящее его имя. Он даже не англо-ирландец, или кем там еще был Т.Э. бравый Аравийский. Деньги хорошие. Деньги очень хорошие.
– Жилье?
– Женаты?
– Моя жена сгорела до смерти перед самым Рождеством. Когда пожарные забастовали. У меня есть дочь. Тринадцать лет. Умственно отсталая. Жертва лекарства для облегчения родов. Послушайте, можно мне еще вот этого? – Стакан из-под виски у него в руке дрожал.
– Конечно, можно. – Фолкнер поманил бармена. – И хорошенькая, да?
– Пожалуй, но только лахудрой и назовешь. – Господи, не следовало бы так говорить о собственной дочери. – Сексуально не по годам зрелая. Телевизионная зависимость.
– С ваших слов, самая обычная тринадцатилетняя девочка. Когда поедете в «Аль-Дорчестер», прихватите ее с собой.
– Зачем? Спасибо. – Взяв свой новый свежий двойной, он плеснул туда содовой.
– Там обо всяком захотят узнать, – неопределенно откликнулся Фолкнер. – Я вам сейчас записку черкну. – Он накорябал что-то в блокноте и, вырвав страницу, свернул и отдал Беву, потом спросил: – Вы религиозны?
– Религиозен? А это важно?
Фолкнер ждал.
– Ну, меня воспитали в лоне методистской церкви. Разумеется, я завязал. Теперь я ни к какой церкви не принадлежу. Бог забросил мир.
– А, – протянул Фолкнер. – Не каждый так бы сказал. Я принадлежу к унитарной. Это помогает. Его светлость пожелает знать. Он яростно поносит общество, обезумевшее от материализма. Он считает, что единственный ответ – возвращение к Богу. Он захочет знать, как вы к этому относитесь.
– Жилье? – повторил свой вопрос Бев.
– Как обычно. Боюсь, никаких квартир для семейных. Но возьмите с собой вашу дочку в «Аль-Дорчестер». Попросите номер Абу-Бакар. Где вы остановились?
– Меня только что выпустили из Кроуфорд-Мэнор. Мой курс реабилитации окончился ничем. У меня есть тридцать фунтов.
– На это вы долго не протянете. У нас есть перевалочный пункт у вокзала Тернхэм-Грин, совсем маленький. Только для офицеров. Могу устроить вас туда на ночь, если хотите.
– Вы очень добры.
– Нет, просто делаю свою работу. Нам нужны хорошие офицеры. В нижние чины уйма рекрутов. А руководство армией всегда проблема.
– И в какой мере это армия? Спасибо. – Ему подали третий двойной скотч.
Фолкнер задумчиво и холодно на него посмотрел и лишь потом ответил:
– В чем-то сродни Армии Спасения. Но отщепенцам у нас не место. Мы за энергию и патриотизм, за сноровку и Бога. Мы – альтернативное государство. У нас нет оружия. У нас нет желания функционировать вне рамок закона. Во всяком случае, до тех пор, пока закон не выйдет за рамки разумного.
– Он уже это сделал, – мрачно откликнулся Бев.
– Нет. Пустите в ход воображение. Или просто подождите. Сомневаюсь, что ждать придется долго. События обладают особым, собственным гением. Что бы ни нарисовало воображение, наш разум всегда отшатывается. Погодите. Еще на дорожку?
