– Как ты смотришь на то, чтобы выпить кофе?
– Нет, Гвидо. Вот как раз кофе-то мне и нельзя. Врач сказал, что мне нужно исключить две вещи. Кофе и чай, – улыбнувшись, возразил Ван-Ин. – Это чертовски вредные напитки. Но если ты совсем не заботишься о своем здоровье, это твое право.
Версавел закатал рукава своей рубашки и выключил компьютер, решив, что сегодня Ван-Ину он вряд ли понадобится.
– От наших немецких коллег до сих пор нет никаких вестей, – сказал он. – Готов поклясться, что в этом замешан Крус.
Ван-Ин вылил в стакан остатки колы и добавил туда пару капель рома.
– К тому же этот Джеррис – ненадежный человек, – презрительным тоном произнес комиссар. Судя по всему, он успел пропустить пару рюмочек до прихода Версавела.
– А тебе удалось что-нибудь узнать о «Ди-Сконе»?
За день до этого Версавел наводил справки в муниципалитете.
– Я не смог узнать ничего важного. По словам клерка, у этой фирмы безупречная репутация. Но он подтвердил, что они интересуются историческими зданиями.
– Все этим интересуются.
Ван-Ин облокотился на свой стол и зевнул. Сегодня он пришел на работу к половине восьмого и сразу же, с самого утра, начал праздновать радостное событие: доктор нашел у него язву желудка вместо какой-нибудь сердечной болезни, требующей строгого воздержания. Теперь он очень хотел спать.
– А как насчет Френкеля?
– Вот черт! – воскликнул Версавел. – Совсем забыл. Вчера, через пятнадцать минут после твоего ухода, я получил факс от Гронигена. Комиссар Джаспер Тжепкема решил изучить дело. Он пообещал сегодня же связаться с тобой. Военная полиция получила приказ разыскать его.
– Это хорошо, – пробормотал Ван-Ин.
У комиссара закружилась голова, и он пошатнулся. Из-за выпитого рома, духоты и усталости его развезло. Голова его клонилась вниз, глаза слипались.
– Не лучше ли тебе отправиться домой, комиссар? – спросил Версавел. – Ты спишь на ходу.
– Ни в коем случае, Гвидо, – отрезал Ван-Ин. Язык его заплетался.
– Давай я отвезу тебя домой. А потом сам все объясню начальству, – предложил Версавел. – Ты ляжешь спать, как следует отдохнешь. А завтра мы все обсудим.
– Хорошо, я согласен, но только при одном условии, Гвидо, – сказал Ван-Ин и хитро посмотрел на Версавела. – Позвони Ханнелоре и скажи ей, что у меня все в порядке. Передай ей хорошие новости по поводу моего здоровья. И еще попроси ее сегодня вечером прийти ко мне в постель.
– Как скажешь, комиссар.
«Так проходит мирская слава», – подумал он.
* * *
Комиссар Крус из судебной федеральной полиции высморкался в грязный, много раз уже использованный бумажный платок. Голова его кружилась. Он чихал, словно собака, нанюхавшаяся перца. Новый кондиционер только разгонял пыль, а воздух в кабинете оставался по-прежнему спертым и затхлым. И это неудивительно. На столе комиссара лежала кипа заплесневевших от времени досье, покрытых толстым слоем пыли. Пыль летала по комнате, словно пыльца над цветущим лугом.
Крус скомкал мокрый бумажный платок и бросил на стол, где лежала целая куча бумажных бланков. В отличие от своих коллег Крус использовал их только по прямому назначению, а не в качестве туалетной бумаги.
Шмыгая носом, комиссар сделал глоток чуть теплого кофе. Затем положил в рот мятную жевательную резинку, чтобы заглушить перегар.
За это утро он получил уже второй детализированный отчет из немецкой федеральной полиции. «Интересно, они всегда так быстро работают? Или все дело в том, что бельгийский премьер-министр и немецкий канцлер – близкие друзья?» – подумал Крус.
«Конечно, немцам неведом творческий полет мысли, как жителям Северного полюса неизвестен вкус ананаса. Но никому и в голову не придет обвинять их в небрежности, – насмешливо улыбнувшись, подумал комиссар Крус. – Педантичность и аккуратность у этого народа в крови».
Меньше чем за неделю немецкие коллеги составили отчет о последних днях жизни Дитриха Фиддла, перевели на голландский и переслали в полицию Брюгге. Кроме всего прочего, к этому отчету они прикрепили перевод личной переписки Дитриха Фиддла.
Крус опять начал чихать. В личной переписке Фиддла была информация о взрывчатых веществах и произведениях искусства. Хотя никакого отношения по роду своей деятельности к истории искусств Фиддл не имел. Дело прини мало совершенно новый оборот. На фоне новой информации убийство немца казалось чем-то второстепенным, не столь важным. И если эта информация просочится в прессу, Брюгге содрогнется и попадет в международный скандал.
Тыльной стороной ладони он вытер нос, придвинул к себе телефон и набрал номер Крейтенса.
– Доброе утро, сэр. Это комиссар Крус, – представился он.
– Доброе утро, комиссар, – ответил Крейтенс. Голос его, по обыкновению, был слабым и равнодушным.
– Я звоню по поводу убийства Дитриха Фиддла, – сказал комиссар.
– Да? И что же вам удалось узнать нового? – Крейтенс изо всех сил пытался показать, что он заинтересован в расследовании этого дела.
Позавчера помощник судьи принес Крейтенсу записку от комиссара Ван-Ина. Ван-Ин написал, что ему удалось обнаружить потенциального свидетеля.
– Из Германии поступила новая информация. Похоже, у нас серьезные проблемы. Дело оказалось гораздо сложнее, чем мы думали.
– Проблемы? А в чем дело, комиссар?
Разговаривая по телефону, Крейтенс рассматривал фотографии, лежащие на столе перед ним. «Будь прокляты эти гребаные немцы с их гребаной исполнительностью, аккуратностью и пунктуальностью», – со злостью подумал он. Крейтенс смог изъять фотографии, которые сделал Фиддл. Но что он мог поделать с толстым досье на Фиддла и запиской этой пронырливой задницы Ван-Ина?
Крус ощутил, что судебный следователь испытывает к нему почти физическое отвращение. Крейтенс был опасным человеком. С ним нужно было вести себя осторожно.
– В дневниках Дитриха Фиддла, которые переслали наши германские коллеги, мы нашли такое место: он писал, что его отец переправил «Мадонну» Микеланджело из Брюгге в Германию незадолго до освобождения, – сообщил он.
На том конце повисла напряженная тишина. Комиссар Крус терпеть не мог таких пауз посреди серьезного делового разговора.
Крейтенс шумно отхлебнул из чашки кофе. Такие звуки тоже раздражали Круса, но, по его мнению, это было все же лучше, чем тревожная тишина.
– Вам кажется, что эта информация – полная чушь? – снисходительным тоном спросил Крейтенс.
В ответ Крус тяжело вздохнул:
– Честно говоря, я и сам ничего не понимаю. Всем известно, что немцы переправили статую в Альтаусзее по приказу Гиммлера.
Он нарочно употребил слово «переправили», как будто со стороны немцев это была благотворительная деятельность, чтобы спасти произведение искусства.
