Мма Макутси стояла в дверях, глядя туда, где прежде была его постель. Еще четыре месяца назад он был там и сражался с болезнью, которая в конце концов унесла его жизнь. Она ухаживала за ним, с утра, перед уходом на работу, делая все, что в ее силах, чтобы ему было удобно, и приносила ему какое-нибудь небольшое лакомство, которое могла себе позволить на скудную зарплату. Ей велели следить, чтобы он ел, даже если ему не хотелось. Она так и поступала, принося ему вяленое мясо, нарезанное тонкими полосками, разорительно дорогое, и арбузы, освежавшие рот и дававшие сахар, в котором он нуждался.
Но ничего – ни особая еда, ни уход или любовь, которую она так щедро ему дарила, – не могло изменить ужасной правды: болезнь, которая сделала его жизнь такой тяжелой, была непобедима. Ход ее можно было замедлить или держать под контролем, но она в конце концов всегда побеждала.
В тот ужасный день мма Макутси знала, что, когда она вернется с работы, его уже может здесь не быть, потому что он выглядел очень изможденным, а его голос звучал слабо, как голосок птички. Она подумала о том, чтобы остаться дома, но мма Рамотсве с утра отсутствовала в офисе, а кто-нибудь должен был там находиться. Поэтому она попрощалась самым обычным образом, хотя знала, что, возможно, разговаривает с ним в последний раз, и интуиция ее не обманула. Вскоре после обеда ей позвонила соседка, которая заходила проведать брата несколько раз за день, и велела ехать домой. Мма Рамотсве предложила отвезти ее в белом фургончике, и она согласилась. Когда они проезжали мимо Технического колледжа Ботсваны, она внезапно почувствовала, что уже слишком поздно, и откинулась на сиденье, спрятав лицо в ладонях, предчувствуя, что застанет, вернувшись домой.
Там была сестра Балейдже. Она работала медсестрой в Англиканском хосписе, и соседка знала, что ей тоже надо позвонить. Она сидела около постели Роберта, и, когда мма Макутси вошла в комнату, она встала и обняла ее, и мма Рамотсве обняла ее тоже.
– Он произнес ваше имя, – шепнула она мма Макутси. – Вот что он сказал, прежде чем Господь взял его. Я говорю вам правду. Вот что он сказал.
Они некоторое время постояли вместе, эти три женщины. Сестра Балейдже в белой форме, подобающей ее профессии, мма Рамотсве в красном платье, которое теперь предстоит сменить на черное, и мма Макутси в новом синем платье, которое она подарила сама себе с доходов от работы на курсах машинописи. И затем соседка, стоявшая у двери, увела мма Макутси, так что сестра Балейдже могла в одиночестве отдать последние почести человеку, который в жизни добился не многого, но сейчас обрел безоговорочную любовь того, кто знал, как ее дарить. «Прими душу брата нашего Роберта», – сказала сестра Балейдже, легкими движениями освобождая тело от старенькой заношенной рубашки и облекая его в белое одеяние, чтобы бедняга мог покинуть этот мир в чистоте и свете.
Ей хотелось бы, чтобы он увидел ее новые комнаты, порадовался простору и уединенности. Ему бы понравился и кран, и в конце концов она стала бы ворчать, как владелица крана, упрекая его за то, что он льет слишком много воды. Но ничего этого не было, и она смирилась, потому что знала, как он страдал перед смертью.
Новое место, куда она переедет, будет ближе к работе. Это недалеко от Африканского торгового центра, в районе, который называют Второй Пристройкой. Здешние улицы не похожи на Зебра-драйв, поросшую деревьями и тихую, но, во всяком случае, это узнаваемые улицы, с собственными названиями, а не изрытые колеями дорог, которые вьются рядом с ее теперешним жильем и вокруг Нейледи. И дома здесь аккуратно стоят посреди небольших участков с дынными деревьями или цветущим кустарником по границе двора. Эти дома, хотя небольшие, подходили для клерков, или продавцов небольших магазинов, или даже для учителей. Они не были неподобающими и для ее статуса – человек, окончивший Ботсванский колледж делопроизводства и помощник детектива, вполне мог жить в таком месте. И она была горда собой, когда думала о предстоящем переезде. Здесь к тому же будет меньше вони, что радует, потому что здесь настоящая канализация и не так много мусора. Не то чтобы в Ботсване воняло, ничего подобного, но были уголки – один из них около комнаты мма Макутси, – где человеку не удавалось забыть о человеческой природе и жаре.
То, что у мма Макутси будет две комнаты в четырехкомнатном доме, по ее мнению, давало ей право говорить, что теперь она будет жить в доме. «Мой дом» – она пробовала произносить эти слова, и сначала они казались странными, какими-то показными. Но это была правда: она скоро будет в ответе за половину крыши и половину двора, что удостоверяло справедливость слов «мой дом». Это была утешительная мысль, еще одна веха на пути, который вел ее от суровой жизни в Бобононге – замкнутой, лишенной каких-либо возможностей – через Ботсванский колледж делопроизводства с кульминационным моментом получения девяноста семи баллов на выпускных экзаменах к предвкушаемому высокому статусу квартиросъемщика с собственным двором, дынными деревьями и местом, где можно сушить на ветру выстиранное белье.
Мебель и убранство нового дома были делом первостепенной важности и неоднократно подолгу обсуждались с мма Рамотсве. В офисе, когда ничего не случалось, можно было проводить время за разговорами, или, возможно, за вязанием крючком, или просто глядя в потолок со следами насекомых, похожими на крошечные дорожки сквозь буш. У мма Рамотсве были совершенно определенные взгляды на обстановку, и она воплотила их в жизнь в доме на Зебра-драйв, где гостиная была, безусловно, самой удобной комнатой, какую только приходилось видеть мма Макутси. Когда она впервые пришла в гости к мма Рамотсве, то на мгновение застыла в дверях. Она восхищалась диваном и креслами с пухлыми подушками, манившими усталого человека; рассматривала укра шения на полках – сувенирную тарелку с изобра жением сэра Серетсе Кхамы и чашку с королевой Елизаветой, которая так ободряюще улыбалась; фотографию в рамке – Нельсон Мандела с покойным королем Лесото Мошвешве I; вышитый девиз, призывавший к миру и пониманию в доме. Мма Макутси стояла и чувствовала, как мало красоты в ее собственной жизни, и думала, что у нее никогда не было комнаты, хоть немного выражавшей ее стремление к чему-то лучшему, но что, возможно, настанет день, когда это случится. И это случилось.
Мма Рамотсве была щедрой женщиной. Как только она услышала о переезде, она позвала мма Макутси на Зебра-драйв и прошла вместе с ней по всему дому, комната за комнатой, указывая на предметы, которые могла бы отдать своей помощнице. Стул с ярко-красным сиденьем, которым никто уже не пользовался. Она могла его взять. И еще желтые занавески, вместо которых теперь висели новые. Мма Макутси вряд ли осмелилась бы их попросить, но приняла предложение с явным удовольствием.
Теперь, когда она сидела по утрам за своим столом, ей казалось, что жизнь не могла бы сложиться лучше. Она предвкушала переселение в новый дом, частично обставленный щедрыми дарами мма Рамотсве, существовала также перспектива иметь немного лишних денег в кармане, а не считать каждый тхебе, к тому же она знала, что у нее хорошая работа с хорошими людьми. И что ее работа приносит пользу, во всяком случае, некоторым. С тех пор как она начала работать в «Женском детективном агентстве № 1», она сумела помочь нескольким клиентам. Они ушли, чувствуя себя лучше из-за того, что она сделала для них, и это больше, чем жалованье, делало ее работу сто́ящей. Роскошные девушки, работавшие в новых офисах больших компаний, девушки, никогда не получавшие больше пятидесяти баллов на экзаменах в Ботсванском колледже делопроизводства, эти девушки, возможно, получали большую зарплату, но получали ли они от своей работы удовольствие? Мма Макутси была уверена, что нет. Они сидят за своими письменными столами и делают вид, что печатают, следя, как стрелки часов приближаются к пяти. А потом, точно в пять, исчезают, стремясь оказаться как можно дальше от своих контор. Ну, а для мма Макутси это было не так. Иногда она оставалась в офисе после шести или даже после семи. Время от времени она сознавала, что настолько поглощена тем, чем занимается, что даже не замечала наступления темноты, и ей приходилось возвращаться домой в ночи, с ее таинственными звуками и запахами горящего дерева от костров, на которых готовили пищу, и небом, похожим на огромное черное одеяло.
