– Собакины мы… А разве предосудительно?
И рассказал, благо времени хватало, как много лет назад, когда проживал он в Краснодаре, приехали для выступления два молодых поэта из Москвы, тогда уже довольно известные, и попросили его зайти к ним в «Красную гостиницу».
Георгий зашел после работы – он преподавал историю в вечерней школе – и еще на подходе увидел одного из поэтов, который высовывался из окна на третьем этаже и что-то кричал. Что-то о женщинах Краснодара, которых он всех, всех любит. А может, что хочет любить… Не разберешь.
У входа Георгий столкнулся со вторым поэтом, которого немного знал по Москве. Тот летел к выходу и на ходу прокричал Георгию, что торопится, что скоро вернется, а он, Георгий, пусть пока потолкует с его приятелем, который там, в номере… С тем и исчез. Это было похоже на бегство.
Георгий еще постоял в раздумье, но решил зайти. Ведь звонили, просили…
Он отыскал номер на третьем этаже, постучался и услышал:
– Кто еще?
– Простите, – сказал Георгий, приоткрывая дверь, – я Садовников…
В кресле, вальяжно развалясь, пребывал Поэт, тот самый, который высовывался из окна и объяснялся в любви краснодарским женщинам. Был он в одних трусиках, в вытянутой руке, как скипетр, держал бутылку с коньяком.
Разглядывая Георгия, переминавшегося у дверей, он произнес высокомерно и с вызовом:
– А мы, между прочим, Рюриковичи!
И упер руки в боки, отложив бутылку к ногам и зажимая ее босыми ступнями, чтобы, не дай бог, от неловкого движения она не опрокинулась.
Георгий в общем-то не привык нарываться, но и его задело нахальство приезжего, который разговаривал с ним как с последним холопом. А несколько дней до встречи, так совпало, пришлось ему перечитывать «Бориса Годунова», где наткнулся он на фамилию Собакиных, один из старейших боярских родов, которые соперничали в ту пору в борьбе за власть. Им потом, кажется, всем отрубили голову. Но это не смутило его.
– А мы – Собакины, – произнес он с достоинством, как и полагалось представителю столь знатного рода. При этом, чуть нахмурясь, поджал губы, что должно означать: мы не спесивы, но мы горды, дорогой Рюрикович, и обиды, даже четырехсотлетней давности, прощать не намерены.
На Поэта слова гостя произвели необыкновенное впечатление.
Откинувшись в кресле, он долго обдумывал ситуацию, к которой, кажется, не был готов, и после томительной паузы (Георгий все это время продолжал стоять у дверей) выдавил из себя с трудом:
– Но… тогда… надо де-ли-ть-ся?
Георгий кивнул. Он был согласен, что делить власть им все равно придется. И лучше это сделать сейчас.
Поэт предложил ему, уже почти как равному, присесть за стол и тут же на обороте плаката с фамилиями поэтов начертал, весьма произвольно, карту Российского государства, обозначив на ней Урал и некоторые моря. Но почему-то прихватил при этом Финляндию, Польшу и даже часть Швеции. Старые замашки Рюриковичей, предков, явно повлияли на генотип их далекого потомка. Вот где угадывалась порода.
– Делим по Уралу? – спросил он нервно.
Георгий согласился. Можно и по Уралу.
– Только вот что… Давай сперва выпьем, – предложил Поэт.
Георгий выпил, как приходится пить в гостиницах: из крышечки кувшинчика для воды – стаканов здесь из экономии не дают.
Рюрикович хватил прямо из горла, и в этом тоже ощущалась древняя закваска.
– Ну, тогда я… первый? – предложил он не без тревоги.
– Выбирай, – сказал покладистый Георгий.
Он понимал, что гордые Собакины его бы за такое поведение одобрили.
Поэт склонился над картой, но после некоторых колебаний откинулся и настороженно вопросил:
– Сибирь – ведь больше?
– Сибирь – больше, – подтвердил Георгий. – Там нефть и лес… И ею будет прорастать Россия… Это не я, это – Ломоносов.
– А Европа – меньше?
– Европа много меньше, – сказал Георгий. – И там полно народу, который надо кормить. Не то бунтами изведут!
Рюрикович разглядывал чертеж, мучительные сомнения отразились на его лице.
– Давай выпьем! – предложил он со вздохом. – Непривычно, знаешь ли, первый раз делюсь! В прежние-то времена голову отрубил, и весь дележ! А нынче… У каждого, понимаешь, норов…
– Да. Случай особый, – подтвердил Георгий. – Не каждый день…
– Вот и я говорю. Тут в два глаза смотреть надо! Вон Аляску-то проворонили! И Крым Никита подарил… А теперь локти-то кусаем!
Они выпили по новой: Георгий вновь из крышечки, а Рюрикович из горла.
– Так вот, слушай наше решение, – более уверенно произнес он. – Мы берем себе Сибирь. Она будет прорастать… И так далее… Согласен?
– Да, в общем, согласен.
– Но сознайся: жалеешь?
Садовников промычал, подумав:
– Да как сказать. И у нас тоже ведь кое-что осталось.
– Что же?
– Ну вот на Волге черноземы… Хлеб, рыбка… Проживем, – скромно ответствовал Садовников.
– Постой, постой! – опомнился вдруг Рюрикович. – А Махачкала где будет?
Георгий удивился вопросу, но виду не подал и подтвердил, что Махачкала будет на его нынешней законной территории.
– Слушай, отдай мне Махачкалу, – попросил вдруг Поэт. И в его голосе прорезались иные и чуть ли не жалостливые нотки. Просьба для истинного Рюриковича и правда необычная. Если только не какая-нибудь княжеская блажь. Мало ли какой городок им еще приглянется. Так и Москву с Питером потерять недолго.
– А зачем тебе Махачкала? – подозрительно поинтересовался Георгий. В нем, неожиданно для него самого, взыграли державные амбиции.
Поэт, поколебавшись, признался:
– Продавщица у меня там знакомая живет… Как же я к ней ездить стану… Ты небось и визу потребуешь?
– Отдал небось Махачкалу-то? – спросил я не без некоторого осуждения.
– Но продавщица… – оправдывался он. – Это уже серьезно.
– Попросил бы взамен Тобольск! Пусть не жмется!
– Не догадался.
– Нет, ты не Собакин, – сказал я. – Нет в тебе этакой хозяйской жилки, чтобы хапнуть лишнее… А без этого тебя сожрут.
– Это уж точно, – согласился он грустно.
Теплоход между тем дал гудок, один, второй. Мы поднялись на палубу. Вся публика собралась около борта, где происходило нечто, взволновавшее всех. Оказалось, что кто-то из пенсионеров, поддав более, чем нужно, уронил невзначай шляпу и теперь ее пытались всем миром отту да достать при помощи багра. Для чего судно выделывало на воде кренделя и круги, и все вокруг одной важно плавающей шляпы.
