Пока Виктор вел переговоры – а все это происходило на странной смеси языков: английского, немецкого и польского – и что-то горячо втолковывал клерку, мы на расстоянии с тревогой следили за лицом клерка. Но тот был невозмутим. Он попросил у Виктора наш квиток, снова пощелкал на своей машинке и вернул, терпеливо что-то поясняя и водя пальцем по бумаге. Лицо Виктора в течение разговора меняло свои цвета и в конце стало совсем белым.
Он вернулся к нам еще более обескураженный.
– Пошли, – буркнул он и первым торопливо зашагал к выходу.
– Так в чем же дело? – нетерпеливо спросили мы в один голос.
Но все уже догадывались: нас здесь здорово обжулили.
– А в том, – сказал Виктор, останавливаясь и указывая на вывеску, – что мы попали в частный банк!
– Ну и что?
– А то, что у них высокие первоначальные налоги!
– Какие такие налоги! – вскричали мы на всю улицу.
– Налоги на обмен, – пояснил он сердито.
– Или – на обман?
– А как же Миша? Он-то сто долларов…
Виктор лишь махнул рукой:
– Ну поймите, если с трех долларов два берут за обмен и со ста тоже два, Миша мог этого и не заметить… Наступила пауза. Кто-то из Толстых пробормотал:
– Вот вам и капиталистические акулы… Стяжатели и хищники…
На лекциях по марксизму-ленинизму нам без конца долбили об этом продажном из миров, где человек человеку волк и готов своего ближнего обобрать до нитки. Что он и сделал! В данном случае нищих советских туристов ограбили хищные испанские банкиры… Напились, как пишут в газетах, пролетарской кровушки. Трех долларов наших им не хватило, чтобы набить доверху свою мошну!
– А если мы не хотим обмана… Нет, обмена? – воскликнул кто-то из Толстых, кажется, это был наш башкир, который успел принять для спокойствия свою таблетку, но при этом продолжал волноваться.
Виктор лишь грустно усмехнулся:
– Но мы же обменяли.
– А если обратно. Мы им песеты, а они нам доллары?
– Можно и обратно, – кивнул он. – Только этот типчик объяснил, что при обратном обмене тоже ведь налог берут. Ну получим мы половину доллара… на троих… Вместо тре-ех. Ни хрена себе считают!
– Тогда спасибо, что хоть шестьдесят песет дали.
– А что толку, разве на них что-нибудь купишь?
– Да что-то можно…
– Что?
– Надо посмотреть, – предложил Виктор, но как-то очень обреченно. – Вот если бы купить оливкового масла…
– На двадцать песет?
– Зачем? На шестьдесят. А потом разлить на троих…
– То есть сообразить на троих?
– По граммульке…
– Но тогда и пипетку, чтобы по капле мерить!
Мы уже шутили, а это означало, что все пришли в себя. Мысль об оливковом масле нас взбодрила, и мы двинулись в магазин, который – из окна автобуса приметили – находился кварталах в трех от порта. Виктор по-прежнему нес впереди наше богатство: шестьдесят песет, – а мы с двух сторон и с тыла его охраняли.
В просторном супермаркете мы быстро разыскали полку с оливковым маслом, но самая дешевая баночка стоила много выше нашей общей суммы. Львы Толстые поскребли в затылках, разглядывая неприлично высокие ценники, и пустились бродить по магазину, но уже не ради покупки, а так, из любопытства.
Тут я и наткнулся на полки с вином. Скажу, что разглядывать эти полки – одно расстройство, ибо каждый сосуд с драгоценной жидкостью стоил во много раз больше, чем наши коллективные деньги. Но я бы не был мужчиной, если бы это пропустил… Зрелище для души. Этакая ярмарка цветных этикеток, шрифтов, названий, изображений, печатей и дат…
Бутылки, бутыли, графины, вазоны, керамика, хрусталь, фарфор, стекло… Корзиночки… корзины… А одна огромная стояла в самом конце полок и была наполнена доверху бутылками с вином, на которых был изображен Санчо Панса верхом на осле… Цена на бумажечке, косо приклеенной к корзине, стояла – двадцать песет.
Это была судьба.
Мои дружки еще сомневались, брать – не брать, все-таки это не оливковое масло, о котором они возмечтали.
Но я сказал так:
– Да взгляните же! Это же не бутылка, это шедевр! Это настоящее испанское вино, которого никто из вас не пил… Она только здесь стоит треть доллара, потому что это Испания… А как погрузимся на теплоход, ее цена будет доллар! А как отплывем, все три доллара! А в Москве – и все пять! – Я добавил, учитывая литературную закваску моих спутников: – А Санчо Панса вам ни о чем не говорит?
Толстые согласились, что Санчо Панса – довод убедительный.
Они, как и я, купили по бутылке вина и даже немного повеселели: судьбу не обдуришь, ясно, но верить случаю надо. А случай был теперь на нашей стороне. Вот так мы и утешились. И привезли те бутылки домой, в Москву…
По возвращении в Ригу нас, конечно, опять шмонали, но не шибко и к вину не придрались. А из Толстых лишь Виктора задержали на несколько часов: у него обнаружили запрещенные книжки философа Соловьева, о котором мы лишь из лекций в институте знали, что он мракобес и реакционер. Книги у Виктора, конечно, отобрали, а потом тихохонько выдворили его из иностранной комиссии… которая, все это знали, была филиалом КГБ.
Случилось это уже после нашего плавания, так что никто ничего не заметил. В Риге мы зашли в универмаг и купили для близких якобы заграничные подарки. Но Рига, которая в другие времена казалось нам заграницей в сравнении с Москвой, на этот раз показалась такой же нищей после увиденной Европы, как и Россия. Это меня почему-то расстроило.
До поезда на Москву оставалась половина дня, и мы поехали в Дубулты: там, в Доме творчества, я знал, отдыхал мой приятель.
– Как заграница? – спросил он нас. – И как там с колбасой?
Покойный Слава Кондратьев в этом случае говаривал:
– Что заграница… Так себе. Вот только не пойму, почему у них вода в ванной голубого цвета!
– Так себе, – ответили заученно Толстые. – Только не поймем, почему у них вода…
Что они могли еще сказать? Про наш круизный теплоход высотой в пять палуб и еще нижней, приспособленной для танков? Про дурака-казаха, который составил программу путешествия на уровне танца живота? Мы его, кстати, в Риге, на пристани, вдруг увидали, выходящего с трапа, помятого, униженного, в сопровождении молодого человека. Он ни на кого не смотрел и шел как на эшафот…
– Что же вы делали целый месяц? – спросил, удивляясь, приятель.
– Танцевали, – ответил кто-то из нас.
– В круизе? По Европе? И только танцевали?
– Ну да. Этот, как его… танец маленьких утят…
– Ма-алень-ких таких, – добавил кто-то. – Надо присесть, вот так, потом потрепыхать крылышками, вот так…
