Облагодетельствовав всех стаканами, Илья снова присел рядом с Аленой.
— Ты просто обязана выпить!
— Я не хочу. Это же водка!
Он осветил ее своей знаменитой улыбкой, и в далеком свете сценического прожектора блеснули его потрясающие серые глаза.
— Ну, ради меня.
— Ильюша! Даже ради тебя. Я эту гадость на дух не переношу.
Он обхватил ее пальцы, сжимающие стакан, своими ладонями и, поднеся к губам, прошептал:
— А я разделю с тобой эту горечь, — и сделал большой глоток.
— А я выпью, пожалуй! — с ожесточенным вызовом воскликнул Вадим и, прямо как Федоров, осушил свой стакан залпом.
— Вот это я понимаю! — развеселился Илья. — Наш человек!
Тот промолчал скорее всего потому, что не мог ответить — он судорожно хватал ртом воздух и забавно морщился, хлюпая носом.
— Теперь Аленка! — Ганин подтолкнул стакан к ее губам и практически насильно заставил глотнуть.
Она совершила те же действия, что и Терещенко. На секунду ей показалось, что горло ее прожгло насквозь и водка льется куда-то внутрь, но непонятно каким путем. Потом стало очевидно, что напиток достиг желудка, — впрочем, в следующую секунду он направился в обратном направлении.
— Не останавливайся, а то вырвет! — откуда-то издалека донесся искусительный шепот Ганина. Каким-то образом стакан опять оказался у ее губ, и новая порция сорокаградусной дряни прервала попытку первой вернуться наружу.
Потом ей показалось, что гуру взлетел к потолку, откуда продолжал орать про грядущие беды. Впрочем, теперь это ее занимало меньше всего. Она мало что соображала, но тем не менее отчетливо осознавала, как ей плохо. И еще — она вдруг поняла, что от двух глотков водки так плохо быть не может.
14
Алена открыла глаза. На секунду ей показалось, что боль, висевшая до этого где-то на люстре, мгновенно нырнула ей в голову. Она застонала, перед глазами поплыли радужные круги.
— Как ты? — в кругах возникло неясное очертание физиономии Терещенко.
— Хреново! — а к чему лукавить.
— Аналогично, — он тоже был искренним.
— Где я?! — проскрипела она, понимая, что каждое слово провоцирует в желудке необратимую реакцию.
— В костюмерной. Тебе действительно лучше подойти к умывальнику. Ты вся зеленая.
— А там есть зеркало? — капризно поинтересовалась она.
— Знаешь, когда я туда ходил, мне было не до зеркала.
Она сделала попытку оглядеться. Оказывается, она лежала на диване, но это было все, что она успела заметить.
Терещенко обхватил ее за талию и попытался поднять.
— Забудь об этом! — отчаянно крикнула она, но тут же подскочила без всякой помощи и, петляя, ринулась к умывальнику.
Дальнейшее она предпочла бы навсегда стереть из своей памяти.
Через полчаса она смогла отползти к дивану и плюхнулась на него совершенно обессиленная.
— Какой кошмар! — прошептала Алена.
— Странно, я плохо помню, что там происходило, — отозвался Терещенко, расслабленно покоящийся в кресле.
— Тебе еще повезло, ты хоть что-то помнишь!
— Это как сказать… — он с трудом усмехнулся.
— А что было?
— Тебе полный вариант или щадящий?
— Начало мне не нравится.
— Сначала ты танцевала польку с Ганиным, потом пела с Федоровым, потом пыталась снять капюшон с отца Гиви и напоить его водкой, ну а под конец повисла на охраннике, я с трудом оторвал тебя от него и притащил сюда.
— И все?
— Ну, если не брать во внимание, что по пути ты органично вписалась в компанию осветителей, которые с радостью переругивались с тобой такими словечками, которые ты сейчас — слава богу! — не вспомнишь, и если забыть про твое бормотание о слиянии жарких тел в Сан-Тропезе, то в остальном все было замечательно.
— Сан-Тропез? Что-то припоминаю. Это, кажется, во Франции. Я читала в романе. И осветителей помню — жуткие парни. Валялись в коридоре.
— С пробуждением, — в костюмерную просунулась голова Ильи Ганина. В отличие от Алены и Вадима, он выглядел очень свежим. — Ты рассказал ей про польку?
Терещенко кивнул.
— А про страстные поцелуи?
— Что?! — она поднялась на локтях, но тут же снова обессиленно рухнула на диван.
— Может, не стоит? — взмолился следователь. — Ее и так тошнит.
— Нет уж, нет уж! — запротестовала она. — Пусть лучше горькая, но правда!
— Ну… — Вадим подозрительно покраснел.
— После того как он оторвал тебя от верзилы, — Илья многозначительно усмехнулся, — ты просто обезумела. Горячо шептала про Сан-Тропез, про то, что свет скоро включат, а вы, пардон, все еще в одежде, ну и целовались вы, конечно. Очень сексуально.
Алена закрыла лицо руками и простонала:
— Нужно было ограничиться щадящей версией.
— Вот и я о том же, — хмыкнул Вадим.
— И все? — она попыталась унять нервную дрожь.
— Не знаю, — легкомысленно ответил Илья, — свечку не держал.
— Вадим! — она не решилась отнять руки от лица.
— Да не было ничего, — он поерзал в кресле и быстро перепрыгнул на другую тему, обратившись к Ганину: — В театре кто-нибудь, кроме нас, остался?
— Еще бы! — хохотнул тот. — Никто не ушел. А между тем седьмой час утра. Спектакль начинается в девять. Не знаю, как собирается Людомиров играть своего Артемона — он не может отползти от унитаза. Извини, Аленка, за грязные подробности.
— Сдается мне, что водка была некачественная. Такие последствия… — задумчиво протянул Терещенко.
Алена уткнула нос в спинку дивана, все еще боясь встретиться с ним взглядом.
— Исключено, — ответил Ганин, — водка была разных марок, разные люди ее покупали. Ладно, пойду окажу помощь бедняге Людомирову.
Когда дверь за ним закрылась, Алена перестала дышать. Она готова была умереть от стыда, только бы не встретиться глазами с Вадимом. Хотя особенного раскаяния и не испытывала. Но ведь он мог испытывать!
— Я хотел тебе сказать… — неуверенно начал он. — Я очень сожалею о том, что произошло…
— Не стоит, — она повернулась, но смотрела мимо, уткнувшись взглядом в противоположную стену. — Мы были пьяны, такое может случиться с каждым!
На душе стало кисло и уныло, почти так же, как во рту.
— Нет! Я имел в виду, что сожалею о том, что не проявил стойкость, что не смог проявить… И дело тут не в количестве водки! Я понимаю, что испортил вам отношения, но он простит, я надеюсь…
