— Кто?! — она все-таки посмотрела на него.
Терещенко быстро отвел взгляд в сторону и покраснел до корней волос.
— Кто поймет?!
— Ну, Илья, конечно. Это низко с моей стороны, но…
— Ты что, Вадим, окончательно спятил?! Или у тебя похмельный синдром? Я не кручу роман с Ганиным!
— Ладно, — подозрительно грустно согласился он. — Я думаю, вы все-таки помиритесь, — он с трудом поднялся. — Я же понимаю, что ты вращаешься в таких сферах — модные журналы, театр, телевидение, кино, эстрада. У тебя много поклонников, и Илья — вполне достойный выбор. Не то что какой-то следователь, который даже преступление толком раскрыть не в состоянии. Но я ничего не могу с собой поделать. С той самой минуты, как я увидел тебя в клетчатой пижаме на пороге квартиры, не перестаю о тебе думать. А вчера, когда я стоял на набережной и как раз давал зарок хотя бы попытаться не досаждать тебе, — он горько усмехнулся, — ты вдруг появилась так неожиданно, ниоткуда. И я почему-то подумал, что это судьба. Глупо, но я поверил в свое счастье… — он снова плюхнулся в кресло.
Алена моргнула, закрыла рот и, наконец, улыбнулась.
— Правильно, — он понял ее улыбку по-своему, — меня можно жалеть, можно надо мной смеяться — всего этого я сам добился. И еще, чтобы ты не волновалась, — кроме поцелуев, между нами ничего не было…
— Вадим! — она почувствовала необычайную легкость во всем теле и, подскочив с дивана, села на подлокотник его кресла. — Что ни произошло бы между нами, я ни о чем не жалею.
— Спасибо, но…
Она прикрыла его рот ладонью:
— И твоя ревность к Ганину ничем не обоснована. Мне нравишься ты, каким бы невероятным ни казался тебе этот факт. Вчера, столкнувшись с тобой на набережной, я тоже подумала, что это судьба, и еще — ты нравишься мне с той самой минуты, когда я поразила тебя своей клетчатой пижамой. Так что мои поцелуи, пусть и спровоцированные алкоголем, тем не менее были искренними, и, если ты позволишь, я сейчас поцелую тебя в трезвом уме и твердой памяти.
Она нагнулась. Их губы были так близко, что она чувствовала тепло его прерывистого дыхания.
— Опять издеваешься? — еле слышно шепнул он.
Она не ответила, закрыла глаза…
— Не-е-ет! — женский крик, сорвавшийся на истеричный визг, заставил их вздрогнуть.
Алена едва удержалась на подлокотнике и, вцепившись в плечо Вадима, испуганно вытаращилась на него.
— Как ты думаешь, это касается наших отношений? — выдавила из себя она. — Может, теперь кто-нибудь приревновал тебя?
— Что бы там ни было, нужно посмотреть, — он вскочил, рывком поднял ее и потащил в коридор.
Открыв дверь, они замерли, удивленно наблюдая, как Маша Клязьмина, зажав уши ладонями, пятится из своей гримерки.
Алена почувствовала, как в недрах ее сознания всколыхнулось то самое предчувствие «чего-то страшного». Маша замерла на секунду. Потом повернулась к ним. Сказать, что выглядела она неважно, значило бы ничего не сказать — она выглядела, как человек, неожиданно лишившийся рассудка. В ее глазах пылал дикий ужас, ее всю трясло, и, похоже, она не только перестала соображать, но и видеть. Терещенко подлетел к ней, подхватил, потому что ее ноги начали медленно подгибаться.
Алена вбежала в гримерную.
— О, боже! — звук, вырвавшийся наружу, был такой, словно она произвела его не голосовыми связками, а желудком.
— Что? — Вадим перекинул Клязьмину на руки кому то из сбежавшихся на крик актеров и, отстранив Алену, ворвался в комнату.
Лина Лисицына сидела на стуле, уронив голову в таз с водой. Руки ее были плотно связаны за спиной поясом от ее зеленого халата. Она не шевелилась, потому что вряд ли смогла бы это сделать. Лина была мертва.
* * *
— У меня не идет из головы гуру, — Алена посмотрела на Вадима, который остервенело тыкал пальцем в кнопки телефонного аппарата, — помнишь, когда он нас напугал в коридоре. Он закричал: «Беды великие! Офелия в воде!»
— Угу, — отозвался Вадим. — Я тоже об этом думаю. Черт! Где может шляться по ночам мужик, которому скоро стукнет шестьдесят?
— А кому ты звонишь?
— Угадай с трех раз — Горынычу, конечно!
— Вадим, я принес ключ от гримерной Лины, — в дверях костюмерной появился запыхавшийся Ганин.
— Закрой ее, а ключ отдай мне, — Вадим вернулся к своему занятию. — Нет, я не понимаю… Может быть, с ним что-нибудь случилось? Может, у него приступ?
— Он сердечник? — удивилась Алена.
— Нет. Сколько себя помню, он ни разу не сидел на больничном.
— Дай-ка мне, — она решительно взяла у него трубку и набрала номер.
— Все, закрыл, — снова появился Илья, — не можем успокоить Машку.
— Сейчас приедет «Скорая» и оперативники. Ты пошли кого-нибудь к служебному входу, — тут он удивленно уставился на Алену. — А кому ты звонишь?
Она закрыла глаза, вслушиваясь в протяжные гудки.
— Тете Тае.
— Слушай, у меня важное дело. Не занимай телефон!
— По-твоему, я пытаюсь развлечься, сплетничая с родственницей? — усмехнулась она.
— А чем еще ты занимаешься?!
— Вот дурень! — она покачала головой.
Наконец на другом конце провода тетка произнесла долгожданное «Алло» и, узнав голос племянницы, тут же сбросила с себя маску утонченной вежливости:
— Алена! Ты хоть на часы посмотрела? Семи еще нет!
— Позови к телефону Вячеслава Ивановича, пожалуйста, — промурлыкала она в трубку, хитро косясь на Терещенко.
— Что?! — в один голос вскричали Вадим в комнате и тетка у себя в квартире.
Следователю она утвердительно кивнула, а тетке заявила тоном, не терпящим пререкательств:
— Я понимаю, что это не лучший способ знакомиться с личной жизнью интеллигентной женщины, и даже не буду распространяться по поводу морали. В театре еще один труп, так что скажи ему: пусть немедленно выезжает.
Она положила трубку и с торжеством взглянула на Вадима, который усиленно хватал ртом воздух — так же, как накануне, когда залпом выпил водку.
В коридоре послышалась внушительная дробь многочисленных шагов.
— Ладно, — он подался к дверям, — потом расскажешь.
* * *
— Как ты себя чувствуешь? — Вадим поймал ее за рукав пальто у самого выхода.
— Неважно. Особенно если принять во внимание, что сегодня я должна была положить статью о Журавлеве на стол Борисычу. — Алена кисло сморщилась, показывая свое отношение к предстоящему разговору с начальством.
— Мне бы твои заботы, — искренне позавидовал он.
— Не мог же ты уследить за всеми!
